Это понятие и его предметное наполнение было привезено из США. Всерьёз готовясь к благоденствию заветного 1980-го, власти подыскивали промежуточные форматы для бытового счастья граждан. Мол, коммунизм-то к 80-му построят, но и в режиме ожидания нужно комфортно отовариваться. Торговый центр — «комбайн» из универмага, продуктового магазина самообслуживания, кафе, ресторанов — реалия, которую прежде советские города не видели. Универмаги, гастрономы, кафе и ателье — все они прежде были по отдельности. Объединение всего этого в единый комплекс очень соответствовало тогдашней моде на концентрацию. К тому же давало основания для приятного архитектурного гигантизма. Шестидесятые были строги к декоративным излишествам, зато размах любили. Первые торговые центры появились в самых новаторских районах — в московских Черёмушках и Медведково, в киевской Дарнице, в новосибирском Академгородке. В самом Новосибирске главным универмагом был распределённый по трём зданиям ЦУМ (здание на Вокзальной магистрали построили лишь в 1967-м), потому построенный в 1964-м ТЦ в Академгородке был, без сомнения, самой прогрессивной торговой постройкой всея Сибири. Тут всё потрясало публику: удивительный НЛО-образный ресторан, чёрно-зеркальный ларец универсама, точёная модность торгового оборудования. Ну и, разумеется, престижные вещи на прилавках и стеллажах.

Едва открывшись, торговый центр стал магнитом внутригородского шопинг-туризма. Громадный размер и необычная для той поры галерейная планировка (тихонько позаимствованная у царских пассажей) — лакомое предложение именно для долгой сибирской зимы, где не хватает оттенков и житейских удовольствий. Фланирование по «торцу» (так по-свойски звали объект жители Академгородка) было досугом некрупной местной молодёжи задолго до того, как прижилось у нас понятие window shopping. Школота, шумно-радостно слоняющаяся по «мегам» и «аурам», даже не догадывается, что их бабушки и дедушки предавались в их годы тому же немудрёному досугу.

Любимый приём в работе с архитектурным стеклом. Трапециевидные витрины, суженные у основания и расширяющиеся к верху, стали обязательной деталью почти всех заведений, имевших стеклянный фасад. Особенно полюбили этот прием зодчие универмагов. Каждый ЦУМ, каждый крупный универмаг, построенный в те годы на «одной шестой», имел такой фасад.

Еще эффектнее этот мотив смотрелся в дизайне газетных киосков. Стеклянная сверху донизу призма «Союзпечати» смотрелась на улице волшебным пёстрым фонариком.

В козырьке тоже были световые панели, так что вещица эта выглядела настоящей часовней люминофила. Увы, сами киоскёры будки-фонарики не любили. Зимой в стеклянной призме было холодно, а калорифер возбранялся, ибо неизящно просматривался сквозь стекла. Неудивительно, что в Новосибирске эти красавцы-киоски вымерли уже к середине 1970-х. Но хороши, чертяки!

Самый крутой подарок на 23 февраля в вишлисте мужчины 60-х — электробритва. А точнее, уфимская электробритва «Агидель», названная в честь главной, «фасадной» реки города Уфы — Агидели. Она же по-русски — река Белая. Та самая, про которую поёт Шевчук. Река-рука, памяти крыло. И крыло, и рука? Ну, Шевчуку виднее. Это сейчас электробритва — ординарный подарок, компаньон носков и дезодоранта. А в 60-х юноша, получивший от барышни «Агидель», мог быть уверен, что он — предмет большой любви и долгосрочных планов.

Родилась культовая машинка в 1967-м на Уфимском приборостроительном объединении. Впрочем, тогда это предприятие носило суровое имя «Завод № 40». Просто и со вкусом. Со вкусом авиационного производства. Как всякое ТНП-изделие из недр оборонпрома, «Агидель» получилась совершенно неубиваемой. Некоторым гражданам первые бритвы сорокового завода служили аж до конца 80-х. В 1974-м завод освоил позицию подешевле — электробритву «Уфа». Но славу у «Агидели» она не перехватила.

Правда, есть в биографии культовой вещицы деликатная страница. У «Агидели» есть сестра-близнец в Голландии — электробритва Philipshave SC 8010. Их с «Агиделью» разлучил злой раджа, как Зиту и Гиту…

Да ладно, никто их не разлучал! Сестра-то старшая, вообще-то. Philipshave SC 8010 появилась в 1965-м, на два года раньше.

Но на вид машинки — сущие близняшки. Даже шильдик на футляре там же приклеен. Упс…

Да, неудобненько вышло. Но такова была наша тогдашняя индустрия — копирайтом она не очень заморачивалась, если находила за морями и горами годный объект для повторения. Всё равно «Агидель» милая и ламповая. Так что примем-ка благостную версию про злого раджу!

Шестидесятые — эпоха повальной популярности фотографического хобби. Вообще-то фотокружки существовали при Дворцах пионеров, Дворцах молодёжи и ДК еще с 1930-х, но в большинстве из них фотокамера была предметом коллективного пользования и выдавалась дебютанту под строгим присмотром руководителя. Шестидесятые изменили статус фотоаппарата: появление новых предприятий и марок переместило фотоаппарат из группы «роскошь» в нишу общедоступных товаров. В ванных и кладовках, к досаде мам и бабушек, вероломно поселились головастые одноногие марсиане — фотоувеличители. И интерфейс у камер стал разнообразнее — от «чайниковых» «ЛОМО» и «Смены» до лихого «Зенита». С плёнкой тоже стало получше — помимо шосткинской и казанской, появилась ещё и немецкая, из ГДР.

И даже цветная, японская, доступная столичным счастливцам. Впрочем, цветное фото было умозрительно желанным. Потому что чёрно-белое духу эпохи соответствовало, как ни странно, лучше. Контрасты, шершавые текстуры и меланжевые переливы 60-х — это будто специально было рождено под прицел чёрно-белого снимка. Многие фотосюжеты той поры вообще трудно представить цветными — настолько графичной была эпоха. Неудивительно, что в альбомах больших семей фотослой 60-х обильнее всего. Затмил и перебил его только ажиотаж первых цветных «мыльниц».

Первое пришествие холодильника пришлось на ранние 1950-е — диво явилось на страницах микояновской «Книги о вкусной и здоровой пище», в главе о правильном оснащении кухни. Но в быт «шкаф с зимой» полноценно шагнул именно в 60-х, когда в новых панельных домах исчезли холодильные ящики под окном. К тому же окончательно исчез довоенный типаж мамы-домохозяйки. Занятым женщинам было мучительно жить с кратким, суточным запасом продуктов — каждый день-то за молоком не набегаешься. Потому удешевление и расширение модельного ряда холодильников стало настоящей революцией.

Некоторые из них — вроде «ЗИЛа», «Юрюзани» или «Донбасса» — настоящие дизайн-шедевры своей эпохи. Монументальные и даже грозные. Грозные — потому что замки у них были механические, таящие подвох. Например, автор сих строк в наивные шесть лет, желая радикально выиграть в прятки, залез на манер Индианы Джонса в неработающий «ЗИЛ» и там закрылся. Очень опрометчиво. Ибо, как выяснилось, изнутри «ЗИЛ» не открывается. Впрочем, зарёванного автора из «ЗИЛа» вынули-таки вовремя, до необратимой асфиксии. Потому вы сейчас и читаете эти строки про грозный «ЗИЛ». Проверено: с холодильником 60-х лучше не играть. Ибо он выиграет!

В 1965–1967 гг. крупные города СССР почти синхронно обзавелись новыми зданиями центральных универмагов. Некоторым городам (Киеву, Харькову, Днепропетровску, Еревану) повезло обзавестись крупными центральными универмагами ещё в предвоенные годы, но большая часть терпела до 60-х. Мастер-моделью стал столичный универмаг «Москва», открывшийся на Ленинском проспекте в 1963-м. По его мотивам два общесоюзных института-тёзки — НПИ «Гипроторг» в Москве и Риге — разработали три взаимно родственных проекта для городов СССР. И раздали по городам, руководствуясь своей, только властям понятной логикой. Например, Перми и Самаре достались монументальные московские варианты, Баку — чуть уменьшенная, компактная версия московского проекта, а Новосибирску, Минску, Ижевску, Тюмени — рижский проект, более низкий и плоский.

Впрочем, даже такая вариация была прорывной и олицетворяла небывалый доселе покупательский комфорт. И разумеется, у всех трёх типовых ЦУМов были витрины-призмы.

Ушастый зверь, оптом олицетворяющий, казалось бы, всё советское детство, родился задолго до своего мультяшного воплощения. Повесть «Чебурашка и крокодил Гена» впервые была опубликована в 1966 году в издательстве «Детская литература». Это был дебют Эдуарда Успенского в нерифмованных текстах, за год до этого он выпустил поэтический сборник «Смешной слонёнок». Первое издание с иллюстрациями Валерия Алфеевского большой славы странному зверю не принесло.

В первой версии Чебурашка был ближе к реальному миру фауны. Но детей не впечатлил. А Гена состоял в отчётливом родстве с крокодилами из стихов Корнея Чуковского.

Наверное, потому что тогда Чебурашка был… ещё недостаточно странен. В трактовке Алфеевского он выглядел как среднеарифметическое между толстым лори, коалой и бобром. На субъективный взгляд автора — неимоверное мимими, буся 100-го уровня. Но советским детям тогда не зашло. Нужно было ещё страньше, ещё чудесатее. Ожидания оправдались под самый занавес десятилетия — 31 декабря 1969-го вышел первый мультфильм цикла-экранизации. Из мультфильма выпилили немало весьма колоритных персонажей и пряный, почти булгаковский гротеск. Зато дозировка странности и кавайности была рассчитана точно. И страну накрыло большими меховыми ушами.

В середине 60-х магазины с таким названием открылись во всех республиканских и областных центрах. Торговали они материалами для школьно-студенческих лабораторных работ, а еще немудрёной бытовой химией вроде каустической соды. Дети научно-авантюрного душевного склада грезили купить в таком магазине компоненты для какого-нибудь «большого бума», но вундеркиндов ждал жёсткий облом: серу, селитру или кислоты там продавали только учителям и школьным завхозам, да и то по солидному пакету подтверждающих документов. Как бы то ни было, появление таких магазинов ярко обозначало выросший общественный интерес к химической науке. В 60-х двадцатый век стали величать ещё и веком большой химии. В 60-х двадцатый век вообще весь ходил в эпитетах, как Брежнев в орденах, — и космический он, и атомный, и кибернетический, и век скоростей, и век сибирского расцвета.

Тандем предприятий в маленьком украинском городке с несколько чесоточным именем Шостка прославился в 60-х тремя темами — киноплёнкой «Свема», порохом и… игрушками. Да, вот такой странный набор. Но только для постороннего. Потому что целлулоид, шедший на производство киноплёнки «Свема» и игрушек, был вообще-то побочным продуктом порохового производства «Звезды». Бренд «Свема», созданный в 1965-м, — это не что иное, как усечённое словосочетание «световые материалы». У завода «Звезда» в группе игрушек культовым товаром была кукла «Пловчиха» — коренастая девочка лет трёх-четырёх в яркой купальной шапочке. Шапочка с белым кантом была тоже целлулоидная, намертво изваянная на голове девочки, а купальник или плавки для пластиковой спортсменки полагалось шить её маленькой «маме» — в комплектацию игрушки они не входили.

По меркам пупсов «Пловчиха» была довольно рослой — 65 сантиметров. За что и ценилась детьми — «всамделишность» габаритов позволяла делать из маленькой спортсменки и просто куклу-дочку, вообще непричастную к дошкольной секции бассейна.

Инженерная концепция сборных зданий из унифицированного набора стен с внешней обшивкой и термоизолирующим слоем родилась ещё в 30-х, но тогда массовой не стала. Укоренение этой реалии принесли именно 60-е — дачный бум и начавшееся освоение нефтеносного Севера. За основу взяли финские разработки, существенно упростив наши версии относительно скандинавского прототипа. На дачи из пьес Чехова и Горького эти изделия совсем не походили. Да такая задача и не ставилась.

Изображать старорежимную дачу в стиле архитектора Ропета щитовой домик даже не пытался. Зато на Скандинавию похоже!

В новом состоянии щитовые домики прельщали своей игрушечной яркостью (внешнюю обшивку старались окрашивать в весёленькие тона), но бодрый вид они теряли довольно быстро: термоизолирующий слой из прессованной соломы и пакли вскоре запревал и терял способность к теплосбережению, а стыки стен-щитов были уязвимы для ветров. В общем, деревянный аналог хрущёвки в дачных пригородах не прижился. Уже в 70-х их заменили собой домики, возведённые традиционными способами, пусть и не такие ладные на вид.

Она же — Электропоезд Рижский, 2-й тип — серия электропоездов постоянного тока, выпускавшихся с июня 1962 года по август–сентябрь 1984 года Рижским вагоностроительным заводом. Версия 60-х — кругломордая и лобастая, модификация 70-х — с угловатой, гранёной кабиной.

Первая модификация имела жёсткие деревянные скамейки, но из-за своей милой округлости была более любима народом, чем обновленная гранёная, с мягкими дерматиновыми сиденьями. Был еще электропоезд ЭР1, но эти электрички были рассчитаны только на высокие платформы, потому трудились только на Московско-Ленинградском железнодорожном узле. По настоящему массовой реалией электричка стала именно благодаря ЭР2 — она была пригодна для всех платформ СССР. И для высоких околостоличных, и для низких периферийных.

Лидер кинопроката 1965 года. За год комедию Леонида Гайдая посмотрели 69,6 миллиона зрителей. Изначально фильм должен был называться «Несерьёзные истории», а нелепого, но самоотверженного очкарика звали Владиком. В кастинге на главную роль участвовали Всеволод Абдулов, Евгений Петросян и Андрей Миронов. Победи в отборе любой из них, и Шурик-Владик выглядел бы совсем иначе, да и судьба актёров сложилась бы не так. Потому что, если честно, то у Александра Демьяненко актёрская судьба переломилась пополам, как корпус «Титаника». До гайдаевских комедий он, можно сказать, был заготовкой отечественного Лео ДиКаприо. Играл романтических юношей-красавцев, был предметом девичьих грёз. И звезда его удачи уже нацеливалась на самый зенит. Сравните, например, героя Демьяненко в эстетской военной драме «Мир входящему» и любую из вариаций Шурика. Демьяненко так бы и стал первым парнем советского кино, не случись на его пути гайдаевского бугага-эпоса. Нет, комедии-то были отличные. Полные крылатых слов и понятные всем от детсадовца до глубокого пенсионера. Только вот Демьяненко они навсегда упаковали в тело Шурика, как в нюрнбергскую «железную деву». Усугубляло ситуацию ещё и то, что персонаж и актёр были тёзками. Людям, чьё простодушие было на уровне Феди из «Ы-шной» новеллы «Напарник», Демьяненко не мог объяснить, что он не Шурик. Вот такое оно, актёрское счастье. Коварное, блин!

Самый красивый микроавтобус 1960-х. Создан он был на базе лимузина ЗИЛ-118. От него он унаследовал автоматическую гидромеханическую коробку передач, рулевое управление, тормозную систему и V-образный двигатель мощностью 150 лошадиных сил (у первых партий мотор был ещё круче — ЗИЛ-375 мощностью 170 «лошадей»). 17-местный салон напоминал стильную гостиную, и даже американцев сражал комфортом.

Потрясала публику и стильность машины: эстетика «Юности» соответствовала самым горячим трендам детройтской школы. В Европе же подобные машины вообще не выпускали — там нишу микроавтобусов занимали «хипповозки»-фольксвагены, похожие на брусок мыла. За всё десятилетие с 1962-го по 1969-й было выпущено не более сотни «Юностей», а до наших дней дожило четыре таких машины.

Кстати, «Юность» часто путают с другим чудесным микроавтобусом — со «Стартом», производившимся на базе ГАЗ-21 («Волги» с оленем). Выпускало этот автобус маленькое и отважное предприятие — Северодонецкая Авторемонтная база (САРБ). Да, даже не завод! Авторемонтная база в Ворошиловградской (Луганской) области. Это вполне укладывается в канву тогдашнего энтузиазма — инновационная среда не делилась на столицы и провинции. И на периферии рождались удивительные вещи. Кузов автобуса «Старт» был сделан из фибергласса — смеси стеклянно-кварцевого волокна и полиэфирных смол. Такой материал позволял продумать буквально скульптурную выразительность форм, был лёгким и неуязвимым к коррозии (это же суперпластик!). Потому и вау-эффект был бронебойный. «Старт» как бульдозер сгребал выставочные награды. Но массовым он так и не стал. Подвела, как ни странно, эстетская технология. В СССР не было опыта поточной работы с быстрым формованием сложных изделий из фибергласса. Это на Западе и в Японии из стекловолокна со свистом фабриковали батальоны витринных манекенов и мебель для тысяч кафе. А в цехе САРБа по-детройтски шикарные кузова «Стартов» кропотливо клеили вручную. Как поделки из папье-маше в детском кружке умельцев. По тиражности «Старт» был примерно равен «Юности» — около сотни экземпляров за десятилетие. В восторженных умах публики он остался благодаря финальным кадрам «Кавказской пленницы» — на «Старте» от рохли Шурика навсегда уезжала прекрасная и несбыточная Нина.

Первый в мире турбореактивный самолёт для местных авиалиний. До его появления полёт из областного центра в малые города был весьма брутальным приключением. Всё изменилось в 1967-м, когда на крыло встала новинка от ОКБ Яковлева: Як-40 совмещал в себе комфорт полноценного лайнера и неприхотливость «летающих трамваев» прежнего поколения — Анов и «элек». Вместимостью он напоминал школьный автобус: 27–32 персоны — фактически один школьный класс. Но эти 30 счастливцев получали «плюс много» к своему балансу самоуважения — летели, словно персонажи аэрофлотовской рекламы. Особый романтический восторг самолёт вызывал у некрупных детей мужеска пола: загрузка пассажиров выполнялась с кормы, по откидному трапу. И ребёнок с развитым воображением потом мог рассказать товарищам, что «залазил в самолёт, как всамделишный десантник».

Обладая элегантным и «взрослым» внешним видом, Як-40 не игнорировал отечественные реалии: он мог воспользоваться даже грунтовыми аэродромами самого отчаянного сельского вида. И когда Як-40, прерывая моцион коз и кур, садился на такой аэродром, это выглядело словно сошествие небесного божества. Впрочем, никакой эзотерики — просто разработчики наделили машину огромным запасом прочности. К слову, самолёт оценили и на Западе — он был в обойме многих авиакомпаний и воспринимался почтительно. До 1981 года было выпущено более тысячи самолётов. Говоря техническими аллегориями, Як-40 был летающим эквивалентом микроавтобуса «Юность» — элегантный, стильный, технически передовой. И, в отличие от «Юности», уверенно тиражный. Ну, повезло ему, повезло!

Культовое имя 60-х. Которое, вообще-то, не имя, а отчество. Ажиотаж вокруг Ярославны был обусловлен двумя факторами: многотиражным изданием «Слова о полку Игореве» с эффектными, отточенными иллюстрациями Владимира Фаворского и общей модой на древнюю Русь. Веер последствий развернулся широко и ярко: в детских колясках многоголосо заорали и заагукали миллионы новеньких Игорьков, из транзисторов полилась песня про ладушку-ладу, а над проспектами и улицами всего СССР запылало оранжевым или рубиновым газосветом слово «Ярославна». Над фасадами парикмахерских, одёжных и парфюмерных магазинов, над кафе и салонами красоты. Наплыв крошечных Ярославн ощутили и ЗАГСы. Правда, загсовским сотрудникам приходилось долго (и безнадёжно) объяснять родителям малышек, что Ярославна — это и не имя вовсе, а отчество. И звучать всё это в сумме будет примерно как «Петровна Сергеевна Сидорова». Впрочем, тогда это почти никого не останавливало. Тем более что в дружественной Латинской Америке в то время было очень популярно мальчиковое имя Ильич. Ильич Нуньес. Или Ильич Касабланка. Или Ильич Фуэго. Если нашим заморским амигос можно, то почему, мол, нам нельзя? Самые осмотрительные в итоге соглашались на вариант Ярослава. В 70-х многие из подросших Ярославн расстались со своим странным именем в пользу более ординарных имён. А вот над городами эти неоновые слова сияли долго-долго. Пока не погасли, отставив свой золотой блик в коллективной памяти.