Одиночное плавание. Как стихотворение «Пьяный корабль» Артюра Рембо стало символом поэзии

Сто пятьдесят лет назад шестнадцатилетний французский подросток, живущий в маленьком провинциальном городке, написал стихотворение, которое сегодня считается одним из безусловных поэтических шедевров, когда-либо созданных в мире. Даже люди, далёкие от поэзии, почти наверняка хоть что-то слышали и об этом стихотворении, и о его авторе. А уж те, кто сами пишут стихи, обязательно расскажут в подробностях — но в основном об удивительной судьбе автора, который в шестнадцать начал писать стихи, а в девятнадцать бросил, успев создать несколько десятков гениальных текстов, изменивших поэзию и вошедших в историю.

О Рембо и его поэзии созданы тома исследований, объёмом многократно превосходящие им написанное, биография его изучена буквально по дням и часам, произведения разобраны по косточкам, он стал героем романов, о нём сняты фильмы, его стихи переведены на всевозможные языки — и продолжают переводиться снова и снова. И тем не менее остаётся загадкой и он сам, и его стихи. И «Пьяный корабль» в особенности.

Попробуем разобраться, почему.

Там юный поэт прочитал это стихотворение на ужине компании маргинальных поэтов и художников, называющих себя Vilains Bonshommes, что переводят как «Дрянные мальчишки», но можно перевести и как, допустим, «Мерзкие чувачки». Стихотворение вызвало единодушный восторг.

Вскоре после этого Рембо уводит Верлена из семьи, они путешествуют в Бельгию и Англию, жена и тёща пытаются вернуть Верлена в семью, любовники ссорятся, Верлен стреляет в Рембо и попадает на два года в английскую тюрьму. А Рембо бросает поэзию, путешествует сначала по Европе, потом отправляется в Африку, стихов больше не пишет и даже не вспоминает о них, пытается заниматься бизнесом, в конце концов заболевает и умирает в тридцать семь лет.

С этого и начинается поэтическое плавание в бессмертие.

Стихотворение признано практически официально одним из прекраснейших написанных на французском языке — Поль Клодель, Луи Арагон, сюрреалисты, кто только не восторгался этим текстом, занявшим место и в школьной программе, и в поэтических антологиях, в том числе той, которую составил Жорж Помпиду, будучи действующим президентом Франции. (Вы можете представить президента страны, составляющего поэтическую антологию? Я — с трудом.)

О чём же речь в этом длинном, путаном, сбивчивом, хаотичном стихотворении? Говоря презренной прозой, о плавании корабля без команды, своего рода «Летучем голландце», который носится по волнам морей и океанов по прихоти ветров и течений.

Что поражает в «Пьяном корабле»? Кроме самого факта, как никогда не видевший моря подросток написал длинное стихотворение о корабле, нашпигованное специфической терминологией, соединяющее реальность с фантастикой.

Рембо, наплевав на версификационные каноны, смело передвигает цезуру с середины строки на другие стопы и использует анжамбеман, то есть позволяет невиданные до сих пор вольности, ни у кого из предшественников не встречалось ничего подобного, тем более у бывших тогда в зените славы романтиков и парнасцев.

Это потрясает и сегодня, а как это действовало на современников, в особенности собратьев по перу, — можно только догадываться. Если искать приблизительные аналогии в отечественной поэзии — наверное, так воспринимались стихи молодого Маяковского. К тому же и вёл себя Рембо не менее вызывающе: с компанией плохих парней-«зютистов» (от французского междометия zut, то есть «чёрт возьми!») он вскоре рассорился насмерть, на одном из ужинов во время чужого поэтического выступления он напился, скандалил и орал «Merde!» — за что и был выставлен вон.

Нет единодушия в вопросе датировки — в самом ли деле Рембо написал стихотворение в Шарлевиле и послал Верлену или сочинил его уже в Париже? По какому списку Верлен опубликовал текст? Если по памяти, можно ли доверять ей?

Положим, это может показаться не столь важным (хотя филологи не согласятся). Но и в самом тексте до сих пор есть не расшифрованные убедительно места. Лучше всего изучены источники стихотворения — сухопутный мальчик вдохновлялся прочитанными книжками, и ничего удивительного, что основным референсом стал только что вышедший роман Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой» с красочными описаниями подводного путешествия на «Наутилусе». Но и кроме этого, сегодня хрестоматийного, детского чтения, в «Пьяном корабле» полным-полно цитат и отсылок — к «Путешествию» Бодлера (мальчик внимательно читал скандального поэта), «Легенде о старом мореходе» Кольриджа, романам Фенимора Купера об индейцах, рассказам Эдгара По, произведениям Леконта де Лиля, Теофила Готье, Виктора Гюго и многих других, что делает стихотворение одним из самых сложных для комментирования поэтических текстов.

«Пьяный корабль» переводили настоящие поэты. Например, английский перевод Drunken Boat редактировал Самюэль Беккет. А уж на русский кто только ни пытался его перевести. В сети без труда отыщется полтора десятка, если не больше, переводов — начиная с дореволюционного, сделанного Владимиром Эльснером, и первого советского, пера Давида Бродского, до совсем любительских. В числе тех, кто брался за перевод, такие почтенные поэтические имена, как Павел Антокольский, Владимир Набоков, Бенедикт Лифшиц, Давид Самойлов, Леонид Мартынов, есть перевод одного из членов «южинского кружка» (к которому принадлежал Юрий Мамлеев) эзотерика Евгения Головина.

Есть варианты профессиональных уважаемых переводчиков Михаила Кудинова и Евгения Витковского — последний даже написал большое эссе о сложностях перевода «Пьяного корабля», перечислив восемь «капканов», поджидающих переводчика в «лабиринте» этого стихотворения, в основном сосредоточившись на трудностях точной передачи морских терминов, но увы, версия этого авторитетного переводчика, составителя монументального тома «Век перевода», автора множества замечательных переложений с разных языков, косноязычна, вычурна и неубедительна…

О ляпах, ошибках, неверно понятых тёмных местах, косноязычии и нелепостях в русских переводах можно написать объёмный разбор, частично, впрочем, такие попытки делались, и самые курьёзные ошибки были отмечены. Например, стаи гиппопотамов, эскортирующих корабль, а не чёрных морских коньков, как в оригинале, — созвучно, но не одно и то же.

Непосвящённый может удивиться: зачем же уважаемые мастера брались за эту головоломную задачу, не имея практически никаких шансов решить её?

«Пьяный корабль» больше, чем стихотворение, это некий Грааль для переводчиков, философский камень, для создания которого нужны не только версификационная обученность, профессиональное мастерство, квалификация, но и некая алхимическая магия, волшебство, чудо, иначе ничего не получится, из свинца не родится золото, корабль не поплывёт, стихотворение не полетит.

Есть миф, сложившийся вокруг «Пьяного корабля» и его автора за полторы сотни лет, и он гипнотизирует поэтов, он поражает начинающих стихотворцев, едва взявшихся за перо, — Генри Миллер во «Времени убийц», большом эссе, посвящённом Рембо, рассказывает о своей детской заворожённости этими стихами. Другой американец, Эдмунд Уайт, вспоминает, насколько чувствовал в Рембо родственную душу, когда примерно в том же возрасте приехал в Нью-Йорк, — с той разницей, что не рискнул посвятить себя поэзии. Думаю, подобное чувство испытывали многие, особенно начавшие сочинять стихи.

Я, в свои шестнадцать лет ни с того ни с сего ощутив себя поэтом и поняв, что именно этим и буду заниматься всю жизнь, узнал о Рембо и «Пьяном корабле» из ниоткуда, из воздуха — больше неоткуда, никто в моём кругу стихов не писал и про Рембо мне сказать не мог, даже учительница французского языка. Миф, что там говорить, живёт где хочет и действует неизвестным науке способом. Поэтому я, прогуливая школу, отыскивал в городской библиотеке разные варианты перевода и вчитывался, силясь проникнуть в текст, почувствовать то, что составляло сердцевину этого мифа, — неудержимый порыв к свободе бунтующего подростка, ощущающего себя не таким, как все.

Я вчитывался в то время в переводы Мартынова, Самойлова, Кудинова и Стрижевской — и, кажется, даже тогда мог допридумать, довообразить, что там на самом деле в оригинале, в то время недоступном — и потому, что французского текста до выхода тома билингвы в «Радуге» ещё не было, и потому, что мой французский был жалок и убог. Потребовалось двадцать лет, чтобы я смог прочесть, наконец, это стихотворение, и ещё двадцать, чтобы, прочитав сотни детективов и переведя два десятка французских пьес, современных и классических, я вдруг почувствовал, что внутри что-то щёлкнуло, сработал неизвестно почему какой-то триггер — и стихотворение само собой начало переводиться (читайте перевод Сергея Самойленко на Искрах).

Сейчас, задним числом, я знаю, что помогло, что щёлкнуло и сработало неизвестным науке образом. В какой-то момент мои нынешние знания языка и стихотворные умения (в своих стихах совершенно не использующиеся) вдруг сомкнулись, высекая искру зажигания, с воскресшими детскими ощущениями видевшего только раз в жизни море сухопутного подростка, любимым чтением которого были романы Жюля Верна, Стивенсона, Фенимора Купера, — о, я помню как сейчас том с «Красным корсаром» из собрания сочинений, взятый у одноклассника на неделю, зелёный в оранжево-золотых разводах, со схемой трёхмачтового парусника на последних страницах и обозначением всего такелажа, разбуди меня тогда среди ночи — и я бы мог ответить, как называются все паруса и части судна!