История FPRF. Часть 1. Это не рок, не метал — это даже не «Битлз»!

Евгений Гаврилов: Наверное, как и у многих, с попсы на школьных дискотеках и с родительских пластинок. У отца Мишиного одноклассника дома была вся дискография Led Zeppelin — этот классический рок с примесью блюза и был, пожалуй, первым, на что мы обратили внимание. А потом появилась группа Nirvana...

Михаил Гаврилов: …и именно в тот момент произошло чёткое деление на «до и после». И конечно, я бросился искать подобную музыку. В общем, на дворе середина 90-х, мы тинейджеры и слушаем гранж. В какой-то момент Женя, который на два года младше меня, оказался в компании моих друзей и сверстников.

Е. Г.: Два года разницы, когда тебе 10, а ему уже 12 — это колоссальный разрыв. Безусловно, музыкальные вкусы Миши и круг его общения сильно влияли на меня. Возможно, наши с братом отношения были не идеальными, но мне кажется, что именно в том возрасте мы сильно сблизились на музыкальной почве.

Е. Г.: Наверное, потому что Bleach — это своего рода нонконформизм в нонконформизме. Мы ведь понимали: то, что нравится всем вокруг, не сильно круто. Поэтому ты слушаешь то, что не слушает большинство твоих сверстников. Но даже в этой музыке ты пытаешься выделить для себя что-то особенное. Наверное, поэтому Bleach нравился больше остальных, так как он был максимально грязный и искренний. И самый тяжёлый. Может быть, благодаря ему нас с Мишей и завернуло потом в более экстремальные жанры.

М. Г.: Конечно, после той первой кассеты я сразу захотел играть на гитаре и попросил родителей купить её мне. Первым инструментом стала советская берёзовая «Тоника», весившая больше десяти килограммов. У друзей нашей семьи был самодельный бас, клон «Риккенбакера», и мы взяли его «погонять» для Жени. Эти гитары мы втыкали в советские проигрыватели с «пятиштырьковыми» разъёмами и сжигали их. Однажды мы заметили, что если сильно завысить уровень записи у магнитофона типа «Комета», который в тот момент служил нам усилителем, то он выдаст лютейший фуз.

М. Г.: Большинство музыкантов — меломаны. Примерно в то же время (середина 90-х) у нас дома появился музыкальный центр с компакт-дисками, и новый формат CD стал сильным стимулом слушать и переслушивать музыку — неслыханное прежде качество! Так, постепенно, это переросло в желание играть её самому.

Е. Г.: Думаю, что у нас было сильное эстетическое влечение к музыкальному оборудованию. Мы часами висли в магазинах, разглядывая гитары и разные приборы, которые, конечно, не могли себе позволить. А они все такие красивые! Снова и снова перелистываешь каталоги музыкальных инструментов на немецком, которым не владеешь, и поэтому хранишь их как сокровище, ведь всё, что в них, — недостижимо, но ты хотя бы можешь мечтать…

М. Г.: Да, года через 2–3 после знакомства с гранжем я захотел поднять технику игры с уровня трёх аккордов и поступил в Детскую школу искусств № 29. В то время музыкальные пристрастия менялись стремительно, и в какой-то момент нас накрыло увлечение тяжёлой музыкой со всеми этими гитаристами-виртуозами. Я рад, что в музыкальной школе был большой крен в сторону джаза, а не метала, и это заложило определенный фундамент. Мой преподаватель Владимир Валентинович Хуторной, фанат акустического джаза в духе Джо Пасса, учил гармонии и импровизации, которая стала нашим постоянным состоянием в музыке. Даже в самом начале, когда мы только начинали играть, у нас и мысли не было разучивать чьи-то чужие песни. Мы просто играли первое, что приходило в голову.

М. Г.: Да, примитивный краут: простые повторяющиеся лупы на гитаре и басу.

Е. Г.: Я пошёл в ту же музыкальную школу вслед за Мишей, ибо тоже уделял сильное внимание технике исполнения. Мой преподаватель Юрий Сергеевич Васильев предложил поиграть Джако Пасториуса, Weather Report, Херби Хэнкока, и я просто растворился в их музыке, которую люблю до сих пор. Например, альбом Domino Theory — он очень электронный. Кстати, когда год назад мы с Мишей после пятилетнего перерыва снова стали сочинять вместе, не сговариваясь пришли к мнению, что в наших новых треках есть подсознательные отсылки к этой пластинке. И конечно, дальше наши вкусы прошли ещё множество этапов трансформации. Мне, например, нравились два альбома Yes — Fragile и Close to the Edge. Музыкально они что-то перевернули в моей голове, но много позже, когда я увидел, как парни из Yes выглядели, — у меня был эстетический шок.

Е. Г.: В самом конце 90-х — начале 00-х в Новосибирске ещё не было коммерческих репетиционных баз, в этом вопросе наш город сильно отставал от столиц.

Я стал программировать ударные на компьютере, потом добавлять синтезаторы — в результате в нашем творчестве начали появляться элементы эмбиента и индастриала. Так всё это постепенно и переросло в электронную музыку. Первый альбом FPRF я, кажется, записал процентов на семьдесят сам, включая даже какие-то гитары. Уже после того как Миша одобрил мои демо, он дописывал и переписывал гитарные дорожки, и мы сделали окончательный саунд-продакшен вдвоем.

Е. Г.: Да, я в наушниках сидел и записывался, а Миша рядом книжку читал, но ко мне не лез, пока я ему сам не предложил послушать.

М. Г.: Он на все лето 2005-го залип у компьютера и потом показал мне запись, от которой я полностью офигел. Сразу захотелось наиграть туда своих гитар, что мы и сделали. После чего дали послушать всё это нашим друзьям, которые очень хвалили результат, — нас это сильно воодушевило!

Е. Г.: Эпоха mp3. Это было время, когда везде продавались и записывались DVD-диски с полными дискографиями групп — объёмы, которые просто физически невозможно было освоить полностью. Большая часть музыки оседала нетронутой в архивах, но даже то, что нам удавалось послушать, сильно расширило кругозор. Так я для себя, например, открыл IDM в духе WARP и джангл от Good Looking Recrods.

М. Г.: Да, в тот момент нас как раз накрыла волна электроники с WARP и Ninja Tune, и из только что появившегося интернета я выкачивал её тоннами. Но ещё раньше, на уроках джазового сольфеджио и истории музыки ХХ века в Детской школе искусств, наш преподаватель Сергей Савельевич Коробейников рассказывал много интересного о самых разных жанрах — от диксиленда до минимализма в духе Стива Райха. Его лекции произвели большое впечатление.

М. Г.: Сознательно мы никогда никому не подражали, возможно, поэтому долго не могли сделать что-то законченное. Наше творчество было бесформенным и не доделанным, потому что мы не подражали законченным произведениям. (Смеётся.)

М. Г.: Безусловно! 20 лет спустя я скажу вам, что эти амбиции были весьма наивными, но искренними — мы ничего не умели, но верили в свою музыку. И конечно, хотели славы и признания, по крайней мере я.

Е. Г.: Амбиции, возможно, проявлялись в английском языке названий и, позже, в текстах. Мы как бы заявляли: «FPRF будут делать что-то международное, интернациональное, не привязанное к определённому языку, территории и слушателю».

М. Г.: При помощи интернета, в который мы с довольно раннего возраста были погружены. Это же нулевые — отрицание всех этих мутных 90-х. Всё, что нас окружало, казалось безнадёжно устаревшим. В нас кипел юношеский снобизм, хотелось какого-то всемирного прогресса, отмены границ и национальной идентичности. Мы и в новосибирский музыкальный мир никогда не были вхожи — существовали где-то сами по себе на его задворках.

Е. Г.: Почему в Новосибирске появляется довольно много экспериментальных проектов? Потому что не к чему особо примыкать — нет разножанровых музыкальных тусовок.

М. Г.: В итоге к концу нулевых мы целиком «переселились» в интернет, и с родным городом нас уже почти ничего не связывало. Мы думали, что мы международная онлайн-группа. Концертов было мало, в основном в клубах — на танцполах или в чилаутах…

М. Г.: Да, своего рода мэдчестер. Стиль и музыка в каком-то смысле определялись клубным пространством. Именно из того периода у нас осталось много незаконченных записей. Как и диджейские миксы, они звучали актуально в определённом клубном контексте, в мигании стробоскопов, но утром, дома, вы их переслушивать уже не будете.

Е. Г.: Наверное, мы себя именно группой сперва и не осознавали. Ведь первоначально коллектив назывался FPRF Project — последнее слово в названии было не случайным. И с песнями не особо клеилось, наверное, потому что изначально мы хотели делать инструментальную музыку… Бас, гитара, электроника — промежуточный формат.