Император и бомбистка: продолжение истории, наше время

Её дед, Андрей Моисеевич, поселился в сибирской столице до войны — получил квартиру в доме Общества политкаторжан на улице Фрунзе. В этот дом, к родному сыну, тревожной осенью 1941 года эвакуировали из Москвы старенькую Баску [1] . С тех пор минуло восемьдесят лет — и вот её правнучка сидит напротив меня и рассказывает:

— У нас в семье говорили, что квартиру дали прабабушке. Из-за маленьких внучат — Игоря и Андрея (моего отца) — она побоялась селиться высоко; опасалась, что малыши выпадут с балкона. Поэтому попросила жильё на первом этаже. Я никогда не придавала этой истории значения, а потом вдруг задумалась: как же так? Она же только в войну к деду приехала!

Пятиэтажный дом, построенный Обществом политкаторжан (долгие годы он числился по адресу: ул. Журинская, 31) заселялся в 1933 году. Баска жила в то время в Москве, получала высокую персональную пенсию и возвращаться обратно в Сибирь, где полжизни провела в ссылке, не имела ни малейшего желания. Квартира понадобилась её сыну, перебравшемуся из Томска вместе с женой и двумя сыновьями. Якимова-Диковская входила в президиум Центрального совета Общества бывших политкаторжан, была уважаема и обласкана властью — народоволка, приговорённая к смертной казни за убийство Александра II и чудом избежавшая этой казни. Она была величиной несоизмеримо более известной, чем любой из «революционеров местного значения». Естественно, Анне Васильевне пошли навстречу и выделили жилую площадь «поближе к земле». Квартиру под номером один, как бы подчёркивая статус Баски как первой среди равных.

— Какой-то особой атмосферы нашего дома я не помню, — делится воспоминаниями её правнучка. — Обычный дом, но… Не могу назвать детство счастливым. Ничего плохого вроде не было, и всё же какой-то страх всё время жил внутри. Меня никто не наказывал, но временами становилось страшно — будто я что-то не то или не так сделала. Рядом жили потомки местных революционеров — Якушевы, Шамшурины, — все мы ходили в одну и ту же «придворную» школу № 42. Её закончили и мой отец, и мой дядя, и будущий муж, и я, и моя дочь. Но, честно говоря, школу я не любила — для меня всё хорошее началось только в институте.

— Однажды мы были на экскурсии в Петропавловской крепости, — Мария сидит на диване, задумчиво сложив руки «в замок». — Пошли с дочерью, несмотря на то, что у неё был грудной ребёнок. В этой крепости сидела наша прабабка — и нам стало интересно увидеть место её заключения. Когда экскурсовод узнала об этом, она так обрадовалась! «Родственники наших заключённых, — сказала она, — это же просто наши близкие родственники!» Провела по всем казематам, показала одну из дальних камер, в которой могла сидеть Анна. Прабабке смертную казнь заменили каторгой из-за беременности, и в тюрьме она родила мальчика. Поэтому её вместе с новорождённым сыном поселили подальше от других заключённых, чтобы не смущать их детскими криками. И вот моя дочь зашла туда со своим грудничком, присела на лежанку и попыталась представить, каково было её прабабушке.

В этой сцене — молодая женщина с ребёнком на нарах тесного каземата — отчётливо проступает некий символизм. Словно судьба, рисующая круги на полях наших жизней, замкнула очередной круг и через несколько поколений привела в тюремную камеру потомков Анны Васильевны Якимовой. Женщины, которая никогда не была по-настоящему семейным человеком.

— Вообще, это было ужасно! — продолжает Мария. — У прабабки была куча конспиративных мужей. Я помню ещё одну поездку в Ленинград. Отец тогда дал мне маленькую книжицу и задание: пройти по описанным местам. А в книжке: по этому адресу Баска жила с одним конспиративным мужем, по другому — с другим конспиративным мужем, а по третьему с ещё одним мужем она устроила динамитную мастерскую под видом сырной лавки. Я иногда думаю, что у Баски вовсе отсутствовал материнский инстинкт. Она ведь рождённого в тюрьме мальчика по дороге в ссылку оставила в семье каких-то врачей.

В Сибири Якимова встретила товарища по борьбе — украинского народовольца Моисея Андреевича Диковского. За него Баска вышла замуж официально. Было даже венчание — в те годы записи о бракосочетаниях велись церковью, и церковь без венчания никого мужем и женой не объявляла. Два народовольца, два террориста, два убеждённых атеиста — оба по иронии судьбы дети священников — венчались в скромной деревенской церквушке. В 1896 году в посёлке Нижняя Кара у четы родился сын Андрей Моисеевич, а ещё через три года им разрешили переселиться в Читу.

— Дед часто говорил: несмотря на то, что я родился в ссылке, никогда не испытывал никаких притеснений, никаких гонений. Воспитывался, как все остальные, в гимназии учился, как все остальные. При этом к матери у него было отношение поистине трепетное. Он всю жизнь собирал материалы о ней. Он списывался с её соратниками, собирал вырезки из газет, аккуратно подшивал всё это в специальные альбомы.

Даже в некрологе Андрея Моисеевича Диковского, врача по специальности и по призванию, указано: «Проводил исследования по истории революционного движения в России последней четверти XIX века, сотрудничал с Государственным историческим музеем в Москве, музеем истории Ленинграда, рядом периферийных музеев».

Но если память об Анне Васильевне бережно хранилась, то её муж был практически забыт. Почему так получилось — ответа нет.

— Вы помните что-то о своём прадеде? — спрашиваю я у Марии.

Она качает головой:

— Нет. О прадеде я ничего не знаю — в семье вообще про него не разговаривали.

Моисей Андреевич Диковский умер в Томске в 1930 году в возрасте 72 года. Вероятно, сын забрал его из Читы, и некоторое время они жили вместе.

— Дед мой, — вспоминает Мария, — был человек строгий, даже жёсткий. Андрей Моисеевич занимался курортологией, был большой величиной в этой области, писал научные работы, мотался по всем курортам, изучал свойства минеральных вод — нашу карачинскую воду он тоже изучал. Даже в 84 года ездил из Москвы в Иркутск на научную конференцию! Помню, мы ходили повидаться с ним на вокзал. Он никогда никого не стеснялся и всегда отстаивал своё мнение, невзирая на личность оппонента. Никаких авторитетов не признавал! Однажды Влаиль Казначеев написал научную работу, тема которой пересекалась с исследованиями деда. Так он на труд Казначеева написал совершенно разгромную рецензию. Отец с большим уважением относился к поискам материалов о Баске. Время от времени мы ездили с отцом на Заельцовское кладбище к её могиле, и он всегда говорил: «Здесь лежит твоя знаменитая прабабушка».

Конечно, в семье у нас все, как говорится, были в теме: следили за публикациями, за кинофильмами и театральными постановками о «Народной воле». Однажды московский театр «Современник» поставил революционную пьесу — кажется, она так и называлась «Народовольцы», — и там среди героинь была Баска. Играли знаменитости — Табаков, Волчек… Так у нас дома бережно хранилась программка этого спектакля. Но Баску помнили в Москве, в Ленинграде… В Новосибирске её совсем не вспоминали. В школьных учебниках имя Анны Якимовой не упоминалось вовсе, и журналисты к нам за интервью не приходили. Когда на уроке истории в школе нам рассказывали о народовольцах, я попыталась вставить пять копеек о ней, но этим всё и закончилось.

Сохранилось письмо, написанное весной 1974 года Андреем Андреевичем Диковским отцу в Москву. По этим строкам видно, насколько значимой была фигура Анны Васильевны для них обоих:

«По-моему, назрела потребность составить библиографический указатель всех публикаций и важнейших рукописей (депонированных в библиотеках и хранящихся у разных лиц), в которых описывается жизнь и деятельность бабушки, в том числе и тех, где только упоминается её имя <...>. У меня давно появилось желание проанализировать все произведения о бабушке и отметить встречающиеся неточности, ошибки, а то и просто вымысел. Если этого не сделать, то её образ в истории будет несколько искажённым. Вот, например, в одной газете (кажется, в Кировской областной) есть статья о ней под названием «Сподвижница героев «Народной воли». Это же неверное название. Ведь она не «сподвижница героев», а сама герой! Подобные нелепости есть во многих публикациях. И если мы их не исправим, то вряд ли кто-либо это сделает. Я считаю, что это наш долг перед историей».

Вот так, ни больше ни меньше — «долг перед историей».

— Папа был по характеру мятежный! Он всегда был против власти, открыто критиковал кого угодно, ни к кому не приспосабливался. Как и дед, очень жёстким был. Воевал два года артиллеристом, но о войне совсем не рассказывал, я не помню его рассказов о войне. Работал психиатром в разных медицинских учреждениях в Новосибирске. Его назначали на должность — потом начальство не выдерживало его характера, снимали. С мамой они развелись, когда мне семь лет было. Он ушёл, оставил ей эту квартиру № 1, но всегда принимал участие в моём воспитании. Считал, что для моего развития необходимо с ним общаться.

— А дед был коммунистом по убеждениям?

— Ни в коем случае! Никогда! Никто в семье. Все мужчины в нашем роду были жёсткими и мятежными. Мне иногда говорят: слава Богу, ты не такая. Но я немного тоже такая, немного тоже мятежная, есть у меня эта черта. При этом и Андрей Моисеевич, и мой отец были достаточно смелыми и в словах, и в поступках. Мама удивлялась: слушай, из них никто не пострадал! Да, никого из нашей семьи репрессии не коснулись.

Мария задумывается.

— Конечно, мне как-то неудобно осознавать, — неожиданно говорит она, — что моя прабабка убила царя. Но ведь мы не отвечаем за её поступки.

Наверное, это так и есть. И всё же иногда жизнь рисует на судьбах потомков весьма замысловатые узоры. Словно гасит волны, поднятые мятущимся духом предков. Мы начали рассказ с того, что своего первого ребёнка, рождённого в тюрьме, Баска оставила в семье врачей. И вот ведь какой странный узор — три последующих колена её рода служили врачами. Сын — терапевт и курортолог, внук — психиатр, правнучка — офтальмолог. Более того, и по маминой линии в семье Марии Диковской все были медиками.

А вот ещё один занимательный родовой узор. Отец Моисея Диковского служил священником Одесского уезда Херсонской губернии, да и сам он, прежде чем стать народовольцем и пойти на каторгу, учился в Одесской духовной семинарии (правда, её не окончил). Отец Анны Якимовой тоже был священником, а сама Анна заканчивала приходское училище. Где та черта, за которой вера «поповских детей» рассеялась, словно дым?

— Я узнала, что такое Пасха, только когда в институт пришла, — рассказывает Мария Диковская. — Мы же все убеждённые атеисты! И отец мой, и дед. Никто и никогда у нас в семье в церковь не ходил. Никто и никогда не держал иконки дома.

Надломилась вера, истончилась, исчезла. И это тем более удивительно, что род мамы, Ольги Иннокентьевны, также восходит к священнослужителям — прадед её был архиереем, а прапрадед — диаконом.

И наконец, самый странный узор судьбы — семейный. Мария хмурится и вздыхает:

— Можно, я думаю, отметить одну закономерность в нашем роду: никто не мог построить семью — все разводились. И мне чужды были всегда эти большие семейные сборища, они меня тяготили, мне друзья были нужны. Это, наверное, воспитывалось у нас в семье — не специально, конечно, просто воспитывалось самим образом жизни нашим. Началось с прабабушки с её множеством мужей и оставленными детьми. А дальше — это гены какие-то, что ли? Андрей Моисеевич развёлся, Андрей Андреевич развёлся, Игорь Андреевич развёлся… Все семейные союзы развалились! И я как бы привыкла к этому, я и сама развелась с мужем.

— Я часто думаю о том, как много человек умерло в нашей квартире. Просто склеп какой-то! Умерла прабабушка. Умерла первая жена её сына, умер её правнук в младенчестве (сын Игоря Андреевича, брата моего отца), умерли мамины родители, сама мама умерла.

На несколько мгновений Мария замолкает.

— В конце концов я в 2019 году продала эту квартиру и уехала из города, — с каким-то облегчением говорит она. — Я уехала из Новосибирска, и ни одна струна души не дрогнула. Сейчас я работаю на Сахалине в маленьком частном медицинском центре. Мне так там нравится! Южно-Сахалинск — такой хороший и уютный город...