Император и бомбистка:

В один из жарких июльских дней 1924 года на пыльный перрон Ново-Николаевского вокзала сошла пожилая женщина с короткими седыми волосами. Чемодан её был мал и скромен — Анна Якимова прибыла в город на несколько дней и путешествовать привыкла налегке. Три дореволюционных вокзала, прислонившиеся друг к другу, были ей хорошо знакомы. Семь лет назад, возвращаясь из ссылки, она бродила мимо арочных окон нового каменного здания, ожидая окончания стоянки и наблюдая, как бегают от вагона к вагону мешочники, предлагая проезжим свой нехитрый товар. Двадцать лет назад вокзалов было два — одноэтажный деревянный и двухэтажная каменная пристройка к нему, но мешочники были и тогда, и даже предлагали тот же набор продуктов — пирожки с картошкой, вареные яйца, квас и рыбу. Анна на перрон не вышла, опасаясь полиции — она бежала из ссылки, оставив второго мужа, и добиралась до Нижнего под чужим именем. Просто открыла окно, подозвала торговца и рассчиталась с ним из вагона. Впрочем, что говорить о вокзалах! Когда молодая учительница шла в Сибирь в первый раз — в 1883 году на вечную каторгу, — и самого города ещё не существовало.

Её подпольная кличка была Баска.

Вместе с другими народовольцами она охотилась на Александра II и с четвёртой попытки достигла цели — император был убит. Спустя сорок с лишним лет, проведённых большей частью на каторге и в ссылке, она шла по перрону сибирской столицы, цепко держа свой чемодан. После революции Баска не строила со всей страной новую жизнь — не умела, она жила воспоминаниями. Её домом стала комната в московском Доме ветеранов революции, а главным делом — увековечение памяти таких же, как она, бунтовщиков. 68-летняя Анна Якимова приехала в Ново-Николаевск на несколько дней и возвращаться сюда не планировала. Кто мог знать, что спустя семнадцать лет она снова сойдёт с московского поезда на перрон, останется в Новосибирске и будет похоронена на его северной окраине — в Заельцовском бору.

«Я не могу пожаловаться на жизнь», — уверяла она журналистов «Советской Сибири». Но сколько было правды в тех словах?

Судьба Баски могла сложиться более счастливо.

Впрочем, могла ли? Иными людьми играют силы, понять которые мы не в состоянии. Самым страшным, самым жутким её детским воспоминанием стало жертвоприношение в языческом капище. Случайно ли так вышло или было подстроено специально — уже не узнать. Отец Анны служил в церкви и проповедовал Слово Божье среди черемисов [1], обращая их в православие и крестя в маленьком деревенском храме. За девочкой ухаживала няня из местных. Однажды, когда родителей не было дома, она отвела ребёнка в кереметище — священную рощу черемисов. Множество незнакомых людей в странных одеждах напугали девочку — пронзительным голосами они пели молитвы, но не Богу, как было принято у неё в семье, а уродливому старому пню. Исступлённые лица отражались в огненных всполохах костра, подле которого стояли два огромных котла с водой и лежали длинные, остро заточенные ножи. Чуть дальше, на краю страшной поляны, тревожно мычал привязанный к дереву жертвенный бык. «То, что я увидела там, — вспоминала Баска, — запечатлелось в памяти на всю мою жизнь!»

В надежде на лучшую долю язычники-черемисы принесли в жертву быка. Пройдёт не так уж много времени, и в надежде на лучшую жизнь Баска принесёт в жертву царя, освободившего народ от крепостнического рабства. Терроризм по сути своей и есть язычество, жестокая и нелепая вера в то, что человеческая жертва изменит мир так, как ты этого хочешь.

В одиннадцать лет отец отдал Анну в епархиальное училище для девочек. При школе был большой сад, где воспитанницы проводили весной, летом и осенью всё своё свободное время. Зимой в саду заливалась высокая деревянная горка, и девчонки с визгом и криками катались с неё, толкая друг друга. Вечером, после ужина, они собирались в громадной зале и начинали шумные детские игры: одни танцевали, другие прыгали через верёвочку, третьи играли в мяч. «Вспоминаю об училище с глубокой благодарностью, — напишет Якимова в автобиографии. — Чувство товарищества, дисциплины развивалось сильно, и готовили из нас не барышень-белоручек. Весь день был распределён для обязательных занятий с семи утра до десяти вечера» [2].

Казалось бы, что может быть невиннее девичьей школы, открытой православной епархией? Какова вероятность, что там будут преподавать революционные учения? Но судьба Баски уже была опалена языческим пламенем, как бы ни воспринимать то событие в кереметище — с религиозной ли точки зрения или только с психологической. С изнанки общества к её душе протоптали дорожку те, кто посвятил свою жизнь разрушению.

Одна из преподавательниц епархиального училища оказалась нигилисткой — из тех самых нигилистов, которых описывал Тургенев в «Отцах и детях». Звали её Анна Кувшинская — именно она окончательно увела девочку-подростка на путь революционной борьбы. Кувшинская проносила в училище нелегальную литературу, и воспитанницы читали запрещённые книги тайком по ночам: «…любимое время для чтения в старших классах было ночью в библиотеке, когда все уснут, и воспитанницы, и воспитательницы. <...> После обхода рядов спящих, уверившись, что все спят, ложилась спать и воспитательница, одна из классных дам, кровать которой стояла в нашей спальне. Тогда мы, человек пять-шесть, тихонько вставали, обёртывались простынями и одеялами, осторожно пробирались по коридору в библиотеку, расстилали на полу часть одеял, в середину ставили свечи и, на животе лёжа, принимались за чтение».

Сумев увлечь нескольких воспитанниц своими идеями, Кувшинская начала водить к ним пропагандиста-нелегала — тот рассказывал о грядущей революции, о Парижской Коммуне и разучивал с ученицами «Интернационал». В конце концов в училище дознались о том, и преподавательницу с позором уволили за то, что она «сеет семена нигилизма». Вот только семена были уже посажены и вскоре дали всходы. Одна из воспитанниц бежала из родительского дома в Петербург, другая «освободилась», заключив фиктивный брак, да и сама Анна тоже ушла из семьи — окончив школу, она уехала в деревню просвещать «тёмный народ». Подражая Кувшинской, выпускница епархиального училища принялась распространять запрещённые брошюры и организовывать нелегальные кружки, за что довольно скоро угодила в тюрьму, где познакомилась с множеством осужденных народовольцев.

Из заключения вышла уже не юная учительница Анна Якимова, а убежденная террористка Баска. «Прежде всего я направилась <...> в село Каменицкое, где учительствовала, чтобы рассказать, почему и за что была арестована и судима. Несколько дней пробыла там и повидалась с более близкими людьми. Знакомый пожилой крестьянин повез меня до Яранска. Я не скрыла от него, что еду в Питер с целью вступить в революционную организацию <...>. Этим последним визитом в Каменицкое и закончилось мое непосредственное общение с народом». Революционная организация, членом которой вскоре стала Баска, носила зловещее название «Свобода или смерть». В Петербурге девушка выучилась изготавливать взрывчатку, что и стало её главной обязанностью в группе: «С этого времени <...> весь нитроглицерин и динамит приготовлялся при моём участии на квартирах, где была я и хозяйкой квартир».

Перо и указку она сменила на ручные бомбы: народовольцы — в том числе и группа Баски — начали охоту на императора. Динамит для первого покушения Якимова изготовила в августе 1879 года в Александровске Екатеринославской губернии. Предполагалось, что через местный вокзал царь будет возвращаться из Крыма, но вышло иначе. Спустя несколько месяцев, в начале зимы, решено было подорвать Зимний дворец. В дворцовых подвалах строители делали капитальный ремонт, и одному из боевиков — Степану Халтурину — удалось устроиться к ним на работу. Баска изготовила бомбы, и Халтурин тайно подложил их в помещение винного погреба, расположенного под царской столовой. 5 февраля он подорвал взрывчатку и скрылся с места преступления, спрятавшись на квартире у Якимовой.

Взрыв был страшен!

Перекрытие между этажами частично обрушилось, полы одного из залов провалились, оконные стекла выбило взрывной волной, в столовой треснула стена, и на обеденный стол, уставленный яствами, рухнула огромная люстра. Во дворце погас свет, и в наступившей темноте особенно страшно звучали крики о помощи и стоны раненых. Одиннадцать человек погибли, около восьмидесяти получили тяжёлые ранения. Ни царя, ни его семьи среди пострадавших не оказалось — в тот вечер император к ужину задержался. Убитые и искалеченные взрывом люди оказались, по преимуществу, простыми лакеями и солдатами, вернувшимися с турецкой войны.

Но ни смятения чувств, ни раскаяния, ни переживаний их смерти у Баски не вызвали. Спрятав сообщника на чердаке, она играла в карты с заглянувшим к владельцу квартиры околоточным. «Я три раза оставила его дураком», — похвастается она в своей автобиографии и при этом ни слова сожаления не напишет о жертвах взрыва. Спустя два месяца «охотники за царём» выехали в Одессу, но тот опять их «обманул» и в город не приехал. Вместо него пострадал напарник Якимовой — неосторожно подорвался на изготовленной ею бомбе. Вернувшись в столицу, Анна приняла участие в подготовке своего четвёртого покушения, и на этот раз боевикам удалось осуществить задуманное: бомба, брошенная боевиком Гриневицким, смертельно ранила самодержца.

Баска ликовала. Скрывшись от полиции, она укатила из столицы и устроила продолжение медового месяца с Лагансом, своим первым мужем. Но триумф продолжался недолго: 21 апреля 1881 года любовников арестовали в меблированных комнатах города Киева. Якимова была приговорена к смертной казни, но внезапно выяснилось, что женщина беременна. И Александр III заменил казнь вечной каторгой. Его сын при восшествии на престол ещё более смягчил наказание: срок каторжных работ был сокращен до двадцати лет.

— Как вы живете в Москве? — спросили ново-николаевские корреспонденты бабушку русского террора.

Та принялась перечислять:

— Имею комнату в общежитии для ветеранов революции и хорошее питание, пенсию получаю в размере высшей ставки ответработника.

Советская власть действительно заботилась о бывших бомбистах. В 1933 году Совет народных комиссаров даже проиндексировал их пенсии: «Увеличить размер персональной пенсии участникам террористического акта 1 марта 1881 года: Вере Николаевне Фигнер, Анне Васильевне Якимовой-Диковской, Михаилу Федоровичу Фроленко, Анне Павловне Прибылёвой-Корба и Фани Абрамовне Морейнис-Муратовой — до 400 рублей в месяц». По 400 рублей в то время получали секретари горкомов.

В ноябре 1941 года Якимова в последний раз приехала в Новосибирск — её эвакуировали из Москвы в тыл на санитарном поезде. Стоя на холодном осеннем ветру и подслеповато щурясь, 85-летняя Баска разглядывала новый вокзал — монументальное зелёное здание, самое большое за Уралом. В руках у неё был всё тот же чемоданчик и более ничего. Кутаясь в тёплую шаль, престарелая бомбистка вышла на привокзальную площадь: здесь, в чужом городе, ей предстояло умереть, и женщина прекрасно это понимала. Тихо и мирно она прожила в небольшом домике по улице Журинской семь месяцев и скончалась 12 июня 1942 года. По дореволюционному календарю это был день её рождения — круг жизни замкнулся, очертив неровной линией человеческую судьбу. В центре этого круга было убийство царя, от которого расходились кругами годы тюрем, каторги и ссылки, постепенно гаснущие в пустоте престарелых лет.

Анна Васильевна Якимова-Диковская (продолжение фамилии досталось ей от второго мужа, брошенного в ссылке ради революции) скончалась в городе, через который моталась из ссылки на свободу и обратно. Гроб с её телом погрузили на машину и отвезли на кладбище в Заельцовском бору — теперь уже точно в бессрочную сибирскую ссылку. Александр III, вынужденный отменить казнь убийцы своего отца, невероятно удивился бы, узнав, что Баска была похоронена с почестями, а скромный постамент на её могиле стал в России памятником истории [3]. Не меньше удивилась бы и Якимова-Диковская, узнав, что в Новосибирске — на вечном перекрёстке её житейских дорог — установили на набережной 13-метровый памятник Александру III, одному из царей свергнутой при её участии династии.

Но случилось и то, и другое. История России порой абсолютно непредсказуема.