Город заборов и мастерских.
Города будущего, взгляд из прошлого, часть 4

Ни имени, ни фамилии автора на обложке не значилось — он предпочёл остаться анонимным. Долгое время авторство текста приписывалось французскому просветителю Дени Дидро.

Уважая просьбу автора, я не буду оспаривать содержание его труда, а просто перенесу читателя на улицы одного из безымянных городов Морелли. Давайте вместе представим, какой могла быть жизнь гражданина в обществе, соблюдающем правила и законы «Кодекса природы».

Раннего детства своего я не помню, разве что один эпизод: каким-то образом я оказался один на улице — отец потерял меня по дороге из мастерской. Говорить я ещё толком не умел и никак не мог рассказать о том, в какой трибе мы живём. Найти же дорогу самостоятельно представлялось мне и вовсе невозможным: все дома на улице выглядели одинаково. Позже, когда я вырос, оказалось, что сделано это намеренно: в «Кодексе природы» — книге, которую изучают в школе одной из первых, — говорилось:

«Все кварталы города будут расположены таким образом, чтобы в случае необходимости можно было увеличить их число, не нарушая их правильности.

Детство моё никак нельзя назвать безоблачным. Отец и мать поженились, как и предписано законом, в пятнадцать лет, и разойтись могли лишь по истечении десятилетия. Характеры у обоих были взрывными, ссорились они часто, и практически никто из окружающих не сомневался, что они подадут на развод. Так и вышло. Нужно сказать, что наши с сестрой симпатии были на стороне матери — она возилась и играла с нами, тогда как отец, возвращаясь с нелюбимой работы (он ещё отрабатывал обязательные пять лет в корпусе земледельцев), часто выходил из себя и кричал, а за малейшие проступки сурово наказывал.

Город наш располагался в предгорьях, пахотной земли здесь не было, но даже будь он расположен на безжизненной поверхности Луны, земледельческий корпус полагалось создавать в обязательном порядке.

Молодым призывникам разрешалось выбрать себе на следующие пять лет жизни одну из шести специальностей: земледелец, садовод, пастух, дровосек, землекоп или гужевой возчик. Выбор, однако, был, как говорится, добровольно-принудительный, и отца определили в земледельцы. Пахотных земель, повторюсь, близ нашего города не имелось, а потому призывников этой трудовой армии откомандировали в другой город. Та злополучная командировка окончательно похоронила брак родителей: отец влюбился и, как я узнал позже, даже угодил за внебрачную связь на год в тюрьму. Я смутно помню скандал — жуткий, мерзкий, ужасный скандал после его возвращения.

Родители действительно развелись, но мы с сестрой при этом уже не присутствовали. И слава Богу! Иначе нас бы отдали отцу, а нашей матерью по закону считалась бы его следующая жена, кем бы она ни была. Но по достижении пяти лет всех детей в городе забирают из семьи и отдают в детские дома — отдельно мальчиков, отдельно девочек.

В восемь лет я впервые попал на склад, где распределяются продукты для горожан. Город наш состоит из отдельных территорий, огороженных высокими заборами: отдельно — жилые кварталы, отдельно — мастерские, отдельно — загородная лечебница, дом престарелых, тюрьма, кладбище с пещерами-камерами для изгнанных из города пожизненно. Центральная площадь также располагалась изолированно — это напрямую предписывал «Кодекс»:

Мы шли за своим воспитателем, словно маленькие гусята за гусаком, — в одинаковой одежде, простой и неброской. По пути нам встретилась большая группа, мостившая улицу: люди были одеты в форму разных цветов — это означало, что они временно собраны из разных гильдий. Все здания в городе возводились и ремонтировались гильдией строителей, за улицами же согласно «Кодексу» следили земледельцы и возчики. Но при необходимости закон разрешал привлекать к общественным работам и других горожан:

«В исключительных случаях все земледельческие рабочие присоединяются к другим гражданам, чтобы время от времени работать над сооружением или ремонтом общественных дорог и над проведением воды».

С огромным изумлением среди этой разноцветной толпы рабочих, устало укладывавших на жаре камни, я узнал собственного отца. К тому времени прошёл уже год после развода родителей: в положенный срок они так и не примирились, и теперь имели право завести новые семьи. Но только с ровесниками — теми, кто также разошёлся после первого брака. Отец не имел права жениться на молодой и ещё не побывавшей замужем женщине, как и мать — выйти замуж за юношу моложе себя. Воспитатели в нашем детском доме сменялись каждые пять дней — ими становились взрослые мужчины из разных триб.

Склады произвели на меня огромное впечатление: столько еды я не видел в своей жизни никогда. Но первый восторг быстро прошёл, и я обнаружил, что многие места на полках зияли пустотами. Год выдался неурожайным, и правительству республики пришлось сократить рацион граждан почти на треть. Никто, правда, не роптал: умеренности, послушанию и уважению к начальству нас учили с самого юного возраста.

Пять лет в детском доме пролетели как одно мгновение: детство беззаботно и не думает о будущем, возлагая этот тяжкий труд на взрослые плечи. На десятилетие мне торжественно вручили моё первое форменное платье — в этой одежде, заменяя её время от времени в зависимости от роста и износа, я должен был проходить до тридцати лет.

Теперь наше место оказалось за другим забором — тем, что огораживал разного рода мастерские. О матери — настоящей, а не нынешней жене отца — я больше ничего не слышал. Официально она стала для меня посторонним человеком, повторно вышла замуж и уехала к новому мужу в другой город. Пару раз я видел сестру, но за годы, проведённые в разных детских домах, мы отдалились друг от друга и с трудом находили слова, чтобы поддержать разговор.

«Все нравственные предписания, правила, размышления будут выводимы из основных и священных законов, притом всегда в направлении к общественному единению и любви. Предметом призыва будет осуществление нераздельной связи личного счастья с общим благом, а целью поощрений будут служить уважение и дружба близких людей, сограждан и начальников. Начальники и сенаторы будут внимательно следить за тем, чтобы законы и уставы о воспитании детей соблюдались всюду точно и единообразно, в особенности же, чтобы мудро исправлялись и предупреждались недостатки детского возраста, могущие пробудить дух собственности. Они воспрепятствуют также тому, чтобы детский ум пропитался с нежного возраста какими-либо смехотворными баснями, сказками или выдумками».

Не знаю, что повлияло на моё воспитание в детстве, — возможно, нелады в семье, а возможно, врождённая предрасположенность, которую напрочь отрицал автор «Кодекса», считая новорождённых детей чистыми листами, но «сказки или выдумки» странным образом манили меня.

«Красноречию, поэзии и живописи» дозволялось «прославлять физические и нравственные красоты природы, предметы наук, удобства и приятные стороны общества, равно как граждан, особенно отличившихся в усовершенствовании названного».

Прославлять мне было откровенно скучно, и учителя, видимо, о чём-то догадывались, нередко заставая меня с мечтательным выражением лица.

На пустыре за городом стояло отдельное здание, окружённое, конечно же, высокой стеной и разделённое на камеры, запертые железными решётками. Здесь отбывали наказание люди, временно отлучённые от общества за неповиновение начальству, оскорбление себе равных, измену в браке или плотскую связь в год после развода, — в общем, таких преступников в городе хватало. Я носил им еду (скромную даже по моим меркам), убирал в коридорах тюрьмы, а заодно как бы предостерегался от опасных мыслей. Так продолжалось года два, пока мне не исполнилось пятнадцать и я не получил право вернуться после обучения ремеслу в родную трибу к отцу. Он принял меня на удивление приветливо.

— Выбрал себе невесту? — поинтересовался отец.

До новогодних праздников, когда достигшие пятнадцатилетнего возраста обязаны были вступить в первый брак, оставалось всего несколько месяцев.

— Мне всё равно, — ответил я.

И, проведя ото лба до затылка ладонью по голове, неожиданно процитировал, явно кого-то передразнивая:

— «Безбрачие не будет дозволено никому ранее 40-летнего возраста». Шесть лет мне ещё маяться с нелюбимой женщиной.
— Надо было просто не разводиться с моей настоящей матерью, — непочтительно произнёс я, ожидая со стороны отца взрыва.

Но его не последовало. Вместо того чтобы выдать мне положенную затрещину, он как-то ссутулился и сразу стал старше лет на десять.

— Я ведь пытался её вернуть, — признался отец. — Ездил в её нынешний город, уговаривал развестись и снова жить со мной.
— А мама?
— Она сказала, что я идиот и не знаю законов. Если мы не помирились с ней через полгода после развода, то вступать в новый брак друг с другом нам запрещено пожизненно.

Жизнь моя потекла размеренно: я выбрал себе жену — из тех, что остались после выбора другими, отслужил пять лет в корпусе земледельцев возчиком, отсидел пару месяцев в тюрьме за непослушание начальству, а затем ещё год за связь в год после развода, стал мастером гильдии, потом был разжалован в рядовые гильдейцы и снова попал в тюрьму. В те полгода, когда я сидел в одиночной камере, умер отец, но меня не отпустили на его похороны. Похоронили отца сестра и сильно постаревшая мать, тайком приехавшая из своего города.

После того как истёк мой срок, я тоже побывал на кладбище, хоть и страшно не любил это место из-за жутких пещер с доживающими свой век пожизненными изгнанниками. Как завещал автор «Кодекса»:

«Будут построены пещеры с толстыми каменными стенами, достаточно просторные и снабжённые крепкими решётками, куда будут заключать на всю жизнь, а затем там же и хоронить тех граждан, которые будут наказаны вечным изгнанием из общества, т. е. прекратят своё существование как граждане».

Могилу отца я отыскал с трудом: все кресты за высокой оградой кладбища были одинаковыми, ведь даже после смерти граждане не должны были ничем отличаться друг от друга. Путь мой сопровождали вой и плач, доносившиеся из пещерных клетей, где, всё более и более превращаясь в животных, отбывали пожизненное наказание лишённые гражданства. Они рычали, стонали, плакали и с воплями кидались на прутья решёток, когда я проходил мимо по заросшей травой тропинке.

— Здравствуй, отец, — сказал я, отыскав крест с его именем, и замолчал.

Как и сестре, мне нечего было ему сказать. Но неожиданно мне пришла в голову странная мысль…

— Никогда раньше не говорил тебе о своём увлечении, — признался я. — Это началось давно, ещё в детском доме…