Мерцающие 60-е. Алфавит предметного мира

Абстрактному искусству на заре 60-х очень сильно досталось от гневливого Хрущева. А вот абстракция «половинная», не расподобляющая изображаемый предмет до полной неузнаваемости, была вполне разрешённой. Сферой её полномочий стали детские книжки и мультфильмы. Во-первых, ярко. Ну, дети же любят яркое. Во-вторых, психологи тогда только что обнаружили, что дети лучше воспринимают простые, обобщённые образы. Правда, они, кажется, забыли спросить реальных, живых детей. И когда после мультяшных сказок 1950-х, нарисованных в старательной диснеевской манере, на экраны вышло геометрическое диво под названием «Баранкин, будь человеком!», дети СССР слегка зависли. «Баранкин» с той поры прочно прописался в детском хейт-листе, рядом с кукольными мультиками, а радикальные эксперименты с геометрией в анимации сошли на нет к концу десятилетия.

И это — от Яблонской. От той же художницы, что написала и картину «Мать и дитя». Да. Вот таков зазор между 50-ми и 60-ми!

Обёртка шоколадной плитки с большеглазой малышкой в пёстром платочке оказалась не просто прорывом в кондитерском маркетинге, а настоящим fashion-драйвером. ЗАГСы захлебнулись от обилия новорождённых Алён, вслед за шоколадкой звонкое имя обрели кондитерские магазины, детские сады, детские ателье и магазины одежды для девочек. В Ленинграде, например, «кавалером» девчоночьего конфекциона «Алёнка» стал магазин «Андрейка». Симметрично расположенный. И тоже на «А».

Обёртка знаменитой шоколадки — мощный формфактор тогдашней дошкольной моды. Сейчас секрет изготовления таких невыносимо милых манекенов утерян в пользу скованных яйцевидных детей, а вот одна носительница повышенной алёночности у всех на слуху и на виду. Правда, её зовут не Алёнка, а Маша. И у неё медведь.

Кеды в гардеробе советской молодёжи появились ещё в конце 1950-х благодаря сотрудничеству с Китаем. Их сине-белая элегантность на фоне заскорузлых беговых тапочек эпохи художника Дейнеки была очевидной. Это был настоящий разрыв со сталинским спорт-дизайном. Согласитесь, нельзя же было представить в кедах гипсовых спортсменов из парков культуры! Как раз тогда гипсовых атлетов весело и азартно крушили, а в кеды обулись все молодые и дерзкие — от первоклашек до кандидатов наук. Ну, а когда появились кеды белые, обувка эта окончательно стала иконической. В этом статусе белый вариант совершенно затмил ранний синий. Синие кеды стали обычным спорттоваром, а белые — культовой вещью. Белые кеды царствовали безраздельно вплоть до 1980-го, пока их не сшибли с пьедестала синие адидасовские кроссовки с тремя полосками. А сейчас и то, и другое — культовая классика.

К слову, свойство белой обуви становиться культовой замечено было ещё в 30-х.

Тогда иконическим статусом обладали так называемые «наркомовские валенки» — аристократическая версия пимов из мериносовой шерсти, с большими пижонскими отворотами.

Валенки в компании с деловым костюмом или со статным габардиновым френчем — в сталинское время такое сочетание никому не казалось дичью, если валенки обладали очевидной мериносовой белизной. Которую, к слову, было очень нелегко поддерживать. Ну, богатая вещь и должна быть слегка хлопотной — такова была тогдашняя логика благополучия. Правда, в роли культовой городской обуви валенки-блонд не пережили 1950-е, исчезнув вместе с теми габардиновыми френчами и самими наркомами. Да и вообще, как говорил Шарик из Простоквашино, кеды красивше.

Вплоть до конца 1950-х велосипед был дорогой и малодоступной вещью, на которую следовало кропотливо копить. Положение изменилось после того, как по СССР заработала целая гроздь велозаводов, а у заводов тяжелого и транспортного машиностроения завелись цеха ТНП — товаров народного потребления. Например, детские велосипедики на толстых дутых шинах мастерил Усть-Катавский вагонзавод, чьей титульной продукцией были трамваи (те самые КТМ-5, грохочущие и поныне по нашим улицам). В итоге уже к первой половине 60-х велосипед из роскоши превратился в модную, стильную и молодёжную штуку. Примерно как нынешний электросамокат. Любому гражданину старше 16 веломания стала вполне по карману. А вот детям не так повезло. Детские и подростковые велосипеды числились стойким дефицитом, при том, что взрослые «педальные кони» были дежурной позицией любого универмага «Спорттовары». Да, быть ребёнком в 60-х было иногда обидно…

Она же — бадлон на «русском ленинградском». Это лёгкое трикотажное изделие с высоким эластичным воротом — типичная спецодежда. Сфера изначального применения понятна из названия. Носили эту одежду и впрямь люди морские — не только водолазы, но и работники рыболовецких судов. Эстонских и латышских, воспетых Василием Аксёновым и его экранизаторами. А ещё Жак-Ив Кусто к теме приложился. И художники «сурового стиля», которых обильно печатал журнал «Огонёк»…

И решило население, что водолазка — это стильно. Во-первых, гендерно нейтрально и при этом мужественно. Во-вторых, сочетается хоть с пиджаком, хоть с ветровкой. Хоть с янтарными бусами — другим плодом влюблённости в Прибалтику.

Первое издание книги А. М. Волкова «Волшебник Изумрудного города» вышло в 1939-м. Этот вариант был весьма близок к американскому первоисточнику Фрэнка Баума «Мудрец страны Оз». В 1959-м Волков значительно переработал сказку, а за 1960-е создал целую магическую вселенную, совсем не похожую на карамельно-цирковой мир из книжек Баума. Элли Смит получила опасных врагов с ярким отрицательным обаянием, довольно жёсткие приключения и реалистично проработанную социализацию — в итоге выросла, поступила в колледж и передала эстафету сестрёнке Энни. Да и вообще, Элли Смит стала минимально похожа на робкую викторианскую сиротку Дороти Гейл, чьей копией она изначально была в 1939-м. Она не разменивается на охи-ахи и слёзки-сопельки, она мобилизует команду, устраивает мозговой штурм и в итоге выруливает с триумфом. Элли — девочка уверенная, у неё не забалуешь. Неудивительно, что детский эпос Волкова произвёл долгосрочный вау-эффект. Мир этот развивался по законам «всамделишных» исторических романов, а сам сказочник с читателями не сюсюкал, смело добавляя «пасхалки», интересные даже взрослым. Поэтому книги самого Фрэнка Баума, став переведёнными и доступными, не вытеснили мир Волкова из детских сердец. И вряд ли вытеснят.

Первые вывески из газосветных трубок появились ещё в предвоенной Москве. Правда, сложность обслуживания и дороговизна инертных газов тогда так и оставили этот формат столичной диковинкой. Настоящий же пир световых вывесок случился именно в 60-х. Тогда популяризация технологии счастливо совпала с дизайнерским бумом — модой на вывески в виде курсива, будто начертанные от руки карандашом гиганта.

Открытый в 1957-м детский универмаг на Лубянке к 1960-м стал мастер-моделью большой торговой сети. Более амбициозные советские города (Днепропетровск, Рига, Омск, Челябинск) стремились создать у себя мегаоазис детского счастья, близкий по масштабу к столичному первообразу. Днепропетровск, например, под это дело неутомимо совершенствовал свой ещё довоенный детский магазин. Совершенствовал до буквально сказочной красоты 1980-х. А в 90-х вдруг психанул и снёс его начисто. В Ленинграде «под детей» переделали большой, ещё дореволюционный универмаг «ДЛТ», укомплектовав шикарным по тем временам торговым оборудованием из Скандинавии. Городам застенчивым (или просто менее везучим) больших детских магазинов не досталось — и они звали «детскими мирами» ординарные магазины-вставки на первых этажах жилых домов. Им, конечно, пытались добавить сказочности и праздничности. Но по сравнению со столицами выходило не очень…

Точнее, дождик. Уменьшительно-ласкательно. Потому что летний, потому что на счастье… Шестидесятые — время влюблённости в непогоду. Точнее, эпоха набрела на мысль, что непогода бывает эмоционально разной — не только депрессивной, но и жизнерадостной. В фильмах 60-х обязательно идут радостные летние дожди. Ну, если это, конечно, не «Девчата» или не «Знакомьтесь, Балуев», где герои весь фильм не вылезают из ушанок и валенок. Как бы то ни было, базовый сезон киномира 60-х — лето. А его украшение наравне с солнцем — дождь. Искрящийся и блестящий, побуждающий скидывать туфли и шлёпать по лужам без оглядки на возраст и статус. Впрочем, влюблённость в дождь случилась неспроста — как раз тогда дождь был осмыслен нашей индустрией моды: в магазинах появились яркие плащи из ткани болонья, зонты утратили угрюмую сталинскую монохромность и расцвели узорчатыми принтами. А чёрные стариковские калоши, цеплявшиеся на бегемотистую послевоенную обувь, заместились разноцветными резиновыми сапожками. Женщинам и девушкам они зашли на ура. Мужчин «Союзлегпром» и «Союзхимпром» тоже пытались приучить к дизайнерским резиновым сапогам — голубым, изумрудно-зелёным, оливковым и жёлтым, — но для той поры предложение было слишком радикальным. Лучше всего у мужчин прижились оливковые и коричневые короткие сапожки с рельефной надписью «Ленинград» (да именно там же и прижились по большей части). В 70-х они обрели слегка саркастическое прозвище «мэнээски» — по имени страты, склонной к их активному использованию.

Она же — зиппер. Она же — молния.

Змейка — в Ленинграде, Ереване и Киеве. Молния — в Москве и Новосибирске.

Первые трикотажные изделия с зубчатой механической застёжкой появились ещё в конце 1930-х. Но довоенные молнии были коротки — они оканчивались на уровне груди. Новацией 60-х стала разъёмная молния для распашной одежды. Пластиковые зубцы теперь не ржавели и не боялись стирки, а цветовое богатство пластика превращало змейку из утилитарной детали в модную «фенечку».

Сленговое слово, обозначавшее элиту товарного мира — заграничные потребительские изделия и не менее вожделенные отечественные товары, предназначавшиеся для внешнего рынка. В числе таких, например, была производившаяся в Харькове на фабрике «Салют» кукла Нюша (не свинья из «Смешариков», а маленькая девочка) — настоящая аристократка игрушечного мира, по шарму и элегантности не уступавшая тогдашним немецким и американским куклам. Выглядела Нюша весьма одухотворённо, и гардероб имела крутой — кружевное нижнее бельё (sic!!!), яркое платье и аккуратные ботиночки из натуральной кожи. Стильную куклу дарили почётным гостям «Артека», ударникам труда, а в товарных количествах Нюшу везла в большой мир компания «Разноэкспорт» — и в дружественные страны третьего мира (где неизбалованным детям хоть палка в тряпочке за игрушку сойдёт), и в страны, вполне искушённые по части потребления. Потому для многих отечественных девочек Нюша была не менее туманной легендой, чем знаменитая Барби. Хотя и изображала не fashion-диву, а идеальную советскую дошкольницу. Но, видимо, слишком идеальную, чтобы быть общедоступной игрушкой.

Прорывная примета киноязыка 1960-х. До той поры кино говорило со зрителем как бы издалека — действие происходило либо на дальнем, либо на среднем плане. Этим кино проявляло своё всё ещё не утраченное родство с театром. Совершенствование кинотехники и обусловленный этим отказ от плотного (как в театре) грима позволили вплотную приблизить к зрителю лицо персонажа — со слезами в уголках глаз, с трепетом ресниц, с нервическим прикусом губ — в общем, со всеми мельчайшими проявлениями эмоциональной жизни, которые при «сценических» планах не видны. Кинематограф и театр расстались окончательно. «Я не театр, я другое!» — бодро сказало кино и потопало своей дорогой, не оглядываясь.

Освоив ближний план, кино с юношеским задором сказало театру: «Бывай!» Правда, потом передумало и стало захаживать в гости.

Самый массовый трамвай СНГ. Промышленная история его длилась с 1963-го до начала 1990-х, а функциональная и по сию пору не прервалась. Во многих городах экс-СССР «пятёрки» снуют в компании более молодых собратьев по бренду. А то и в гордо-печальном одиночестве, почти дойдя до состояния консервных банок. Или в обидном соседстве с более бодрыми ровесниками — пучеглазыми чешскими «татрами» (как российский аналог которым они, собственно, и задумывались в 1963-м).

Но потом было решено, что для такого дизайна придётся формовать слишком много композитных пластиков. А фиберглас нам для баллистических ракет нужнее. Потому в серию в 1966-м была направлена модификация с жёстким, огранённым силуэтом и характерными гофрированными стенками. В середине десятилетия эти формы смотрелись очень авантажно. А ко времени массированного запуска на дворе уже был 1968-й, и округлость ранних 1960-х стала совсем demode.

Впрочем, коробчатость как дизайн-тренд устарела не менее быстро. Уже к концу 70-х «пятёрки» выглядели достаточно устало, хотя и производились ещё целое десятилетие. К тому же выяснилось, что рельефные борта из гофролиста отлично мнутся. И в итоге пожилой трамвай выглядел как бы одетым в мятую полосатую майку.