Три цветных мира Екатерины Ерёменко:

— Даже не год, а немного больше. Я попала в Казань совершенно по другому поводу, с делегацией немецких учёных. Но так получилось, что меня с детства приучили самостоятельно исследовать города — обязательно посещать их краеведческие музеи, интересные места. И в числе прочего я попала в музей Казанского университета.

Разговорилась с тамошней смотрительницей. В музее в этот день было не так много посетителей, потому его сотрудники были очень рады вниманию. Я сказала, что по первому образованию — математик, и спросила, нет ли у них рукописей Лобачевского. Так завязалось моё общение с Казанским университетом.

Узнав из «Гугла», что я режиссёр, они предложили мне провести в университете мастер-класс. Мастер-класс проводил Юрий Алаев, советник ректора университета, у них как раз был год юбилея Лобачевского. Со студентами они задумали делать фильмы на эту тему. И после первого опыта решили заказать этот фильм профессионалам.

Мне непросто было найти время на этот проект — я работаю в Техническом университете Берлина и плотно ангажирована. Но геометрия Лобачевского сейчас очень востребована. Вовсю используется именно неевклидова геометрия, гиперболическая геометрия. И она не так далеко от тем, которыми занимаются математики — те самые, с которыми я сейчас работаю.

Поэтому мы решили сделать фильм — создать силами двух университетов. Это весьма необычная ситуация, когда фильм делает не кинокомпания, а два университета. Мы его делали абсолютно самостоятельно, у нас не было никаких фондов. Казанский университет привлёк сообщество своих друзей, их средства. В этот аспект я практически не вникала, целиком посвятила себя творческой теме.

Николай Лобачевский — действительно гений. Его наука вполне зрелищна: примерно через 30 лет после его смерти появились модели геометрии Лобачевского. Математика — не очень «съедобная» тема для кино. Несмотря на то что имя Лобачевского на слуху, обычная публика что-то слышала про параллельные линии, но толком не уверена — то ли у Лобаческого они пересекаются, то ли не пересекаются.

Когда Лобачевский создавал свою геометрию, он просчитал очень много формул. Но моделей этих при его жизни не было. Мне было интересно понять, что же у него было в голове — как можно было продраться через огромный объём вычислений, не имея этих моделей. Он действительно гений. И все, кого бы я ни спрашивала сейчас, все математики не могут понять, каким же путем он шёл.

Сейчас, когда есть модели Лобачевского, становится всё понятно. Но как можно было пройти этот путь впервые и «в темноте» — это выглядит почти невозможным. И мне это было очень интересно.

— Да всё нормально, у Вас здоровое отношение к миру. Было бы странно, если бы у Вас была какая-то иная картина мира. Просто не совсем верно, что наработки Лобачевского так долго на полке лежали — они задействованы в науке. Теория относительности Эйнштейна на слуху у всех, а она базируется на математике Генриха Минковского. Минковский же использовал гиперболическую геометрию.

Просто в России не очень известна эта связь между Эйнштейном и Лобачевским, а она совершенно прямая. Геометрия Лобачевского вовсю используется. И у него была потрясающе интересная жизнь. Он умер совершенно непризнанным, математики его времени Лобачевского совершенно не поняли. Петербургские математики (а центр математики тогда был в Петербурге) просто решили, что он там у себя в Казани на старости лет с ума сошёл. Они считали всё это пародией на геометрию.

Признание к Лобачевскому пришло из Германии. У юного Николая Лобачевского в пору его студенчества был учитель Мартин Бартельс, который в своё время был другом и учителем Фридриха Гаусса. Но иностранных преподавателей Казанского университета спустя пару десятилетий в силу политической конъюнктуры изгнали из России, Лобачевский лишился узкого круга единомышленников, понимающих его людей. И остаток дней доживал непризнанным. Таким стереотипным чудаковатым учёным. Лишился ректорского поста и умер не то чтобы совсем в нищете, но в очень тяжёлом положении.

Уже после смерти Лобачевского на его адрес пришла медаль от Гаусса. А потом, когда разбирали дневники и архивы уже умершего Гаусса, стало понятно, насколько высоко тот ценил Лобачевского. Работы Лобачевского стали публиковать и читать — так к нему пришла посмертная слава. Кстати, даже Достоевский в «Братьях Карамазовых» упоминает геометрию Лобачевского.

И точно так же, как Достоевский — главный «экспортный» литературный бренд России, Лобачевский — её главный научный бренд. Нет другого русского учёного, который был бы более известен за рубежом, нежели Лобачевский.

— Ну, что касается пространства, то евклидово восприятие мира — это совершенно нормальное, здоровое восприятие. Но для описания физики нашего мира, если учитывать время, необходима другая геометрия. Теория Эйнштейна вовсю используется в GPS, в космической технике. Ракеты не летали бы, если бы люди не использовали формулы Эйнштейна.

Лет 50–70 назад, в сталинское время, Лобачевский был вполне «распиаренным». В конце XIX века появилась премия Лобачевского. Но никто не объяснял широкой публике, что же он, собственно говоря, сделал. И мы взялись это объяснить. Объяснить понятно, образно и точно.

Я смотрела, как подобную тему в кино поднимают другие. По Лобачевскому очень мало киноматериала. Обычно как снимаются фильмы про великих учёных прошлого? Берут актёра, более или менее похожего на портрет, напяливают ему парик, одевают в камзол или сюртук. Он хлопочет лицом, пучит глаза — изображает работу мысли. Меня от всего этого корёжит. Я вообще очень осторожно отношусь ко всем этим реконструкциям. Но как можно снять документальный фильм про то, что происходило почти 200 лет назад? И мы, как мне кажется, придумали достаточно инновационный подход к истории.

Прежде всего, это было очень сложной работой для моего режиссёра монтажа Филиппа Громова, а также моего оператора Ирины Шаталовой. Мы с ними решили, что будем снимать современных людей в их жизненных ситуациях. Но в таких, которые совпадали бы с ситуациями из жизни Лобачевского.

У нас было несколько основных героев. Например, современный ректор Казанского университета Ильшат Гафуров отвечал за образ Лобачевского-ректора. Мне безумно интересно было увидеть, как реально проходит день ректора, его распорядок дня. Мы просто наблюдали его жизнь — как он проводит совещания, кого-то отчитывает. Интересно было увидеть его отношение к каким-то необычным житейским историям.

Математики, с которыми я работаю, — Александр Бобенко, профессор математики в Берлине, отвечал за Лобачевского-математика. Он в конце фильма и рассказывает о моделях Лобачевского. Мы снимали, как он учит студентов, как работает. А другой учёный, из Геттингена, профессор Лоран Бартолди, отвечал за отношения Лобачевского с Гауссом. Мне было интересно увидеть и показать определённые гражданско-политические нюансы. Ведь Лобачевский и Гаусс жили в определённых политических обстоятельствах. Мне было интересно, как нынешние математики относятся к Гауссу, как оценивают его гражданскую позицию. Всё это в фильме есть. Именно в этом смысле фильм необычен.

Мы уже показывали его в Перми, и после фильма один из зрителей, профессионально причастный к кинопроизводству, говорит в диалоге со мной: «Как интересно, что Лобачевский сказал…» То есть он этот собирательный образ у себя в голове сам сложил именно в образ Лобачевского. Хотя то, что он цитировал, говорил живой человек из нашего времени… Я была очень рада такой реакции — значит, то, что мы пытались сделать, удалось.

— Я смотрела фильм на большом экране всего один раз — на фестивале Future.doc в Перми. Было очень волнительно — словно наблюдаешь за своим ребёнком, который сделал первые шаги и пошёл. Это совсем не то, когда видишь свой фильм на монтажном столе — «дитя» уже отдельно, и от тебя ничего теперь не зависит.

Ты наблюдаешь за эмоциями зрителей и понимаешь, что фильм уже живёт своей жизнью, что он живой. И это чарующее чувство. Потому я так жду наших показов в Новосибирске, мне ужасно интересно, как фильм будет тут воспринят.

— Да, есть. У меня очень особенное отношение к Новосибирску. Особенно к кинотеатру «Победа» и к замечательной Вере Алиевне. Совершенно случайно так получилось, что в 2012 году вышел мой первый математический фильм «Чувственная математика». Изначально у меня было ощущение, что я его делаю как личный творческий этюд — для самой себя, для своих друзей, для своего папы. И вдруг меня Гёте-Институт пригласил в Новосибирск. Была какая-то математическая выставка, и частью её было решено сделать показ моего фильма. И вдруг оказалось, что на показ этот записался весь зал.

Это было достаточно необычно — что на показ документального фильма, который идёт целый час, и половина вообще не на русском, желает прийти столько зрителей. И тогда «Победа» просто как эксперимент решила поставить его в прокат — в свою полновесную прокатную программу. И после этого-то началось триумфальное шествие «Чувственной математики» (английское название Colors of Math).

В Новосибирске прокат продлевали четыре раза — он шёл четыре недели иногда по четыре раза в день. Про этот феномен писали газеты. Именно в Новосибирске фильм получил путёвку в жизнь, и уже потом вышел в прокат в Москве и Санкт-Петербурге. С тех пор этот фильм переведён на 17 языков, и каждую неделю я от кого-нибудь получаю просьбы его показать.

В общем, у «Чувственной математики» невероятно счастливая судьба, и началась она в Новосибирске. Так что я надеюсь, что на показ нового фильма придут и люди, смотревшие «Чувственную математику», — придут на первый показ и на встречу со мной 15 мая. И мне очень интересна их реакция.

— Отнюдь не только математики. Мы делали его для широкой аудитории. Конечно, нельзя показывать фильм о математике, не показывая саму математику. Но я стараюсь показывать собственно математический контент «не очень больно» — чтобы людей, которым это непонятно, не слишком грузить. Чтобы они не выпали из повествования, дождались бы следующей линии фильма — философской, житейской, бытовой. Свои новейшие математические фильмы я компоную именно так.

На самом деле, профессиональным математикам, смотрящим это кино, математическая часть, возможно, и вовсе не нужна. Они и так знают суть. Мне как раз хотелось вовлечь аудиторию молодую. На ту же «Чувственную математику» приходило очень много молодых зрителей. Это было просто прекрасно. То, что я пытаюсь в своих научных фильмах делать, — это ни в коем случае не объяснение математических феноменов, это мотивация интереса к науке. Например, один парень написал мне, что после фильма «Буквальная геометрия» он решил вернуться к заброшенной диссертации. В общем, мой подход — не столько объяснять, сколько мотивировать. Конечно, в процессе, когда делаешь то, что тебе интересно, трудно осознавать своё творение во всех его функциональных аспектах.

— Математики разные. Вы правы, все очень удивлялись, например, образу Цедрика Виллани. Он человек очень артистичного, демонстративного типа поведения. Для математиков это довольно редко. Но он счастлив в этом образе, получает удовольствие от этого. И сейчас он решил уйти из математики в политику. Возможно, он станет мэром Парижа. Он с большой самоиронией к себе относится. Мы с ним были на Всемирном математическом конгрессе в Сеуле (в математическом мире это примерно как Олимпийские игры), и там его воспринимали абсолютно как rock star.

В Сеульском музее современного искусства после конгресса решили в течение целых шести месяцев показывать «Чувственную математику» в огромном зале, нон-стоп. И перед открытием этой экспозиции мы с Цедриком Вилани встречались со зрителями. Туда пришли дети-школьники, задавали вопросы. И каждому ребенку Цедрик отвечал так, будто заданный вопрос – главный в его жизни.

— Эта история не секрет, я её рассказываю в фильме «Мой класс». После мехмата я поступила в аспирантуру, хотела заниматься математикой. Но как раз тогда в автомобильной катастрофе погибла моя мама. Мне было это тяжело пережить, я взяла академический отпуск. Очень тяжёлое было время — папа в больнице, мама погибла. И вдруг, пока я была в академическом отпуске, меня пригласили поработать моделью. Мне это подошло, именно в тот конкретный момент.

Это был способ радикально изменить окружение — общаться не с теми людьми, которые знали мою маму, начать новую главу. Я думала, что месяца через два-три вернусь в математику. Но меня затянуло, я стала заниматься модельным делом. Модельную жизнь очень трудно закончить, если уж ты в неё попал и успешен в ней. Я была успешной и много зарабатывала.

Но дело не только в деньгах. В этом тоже была какая-то своя творческая логика, логика роста. Более интересная съёмка, более интересный фотограф, более концептуальный журнал. Это нормальная карьера, развивающаяся по своим законам. У меня во всех мировых столицах были самые лучшие агентства. В Париже — то же самое агентство, что у Натальи Водяновой, в Лондоне я была «однокашницей» Кейт Мосс.

В парижское агентство меня переманили, изначально я хотела пойти в другое. И вот руководитель этого агентства встречает меня русской фразой. Спрашиваю, откуда знает. Оказывается, русский язык он получил от мамы. Спрашиваю, откуда мама. Сирил отвечает, что мама из России, профессию мамы описывает расплывчато — дескать, всегда было много денег, но она, кажется, нигде не работала.

Слово за слово, оказалось, что и профессия мамы неясна, профессия дедушки, маминого папы — тоже, а профессия прапрадедушки — царь. И Сирил этот, оказывается, правнук Александра III. А потом, после модельного дела, меня позвали работать телеведущей. И я получила режиссёрское образование во ВГИКе.

— Как раз на эту тему у меня есть фильм «Разум, чувства и душа». Он в Новосибирске пока ещё не показывался, шёл в Москве и Петербурге. Просто у меня как-то не было времени заняться прокатом по России. Так вот, он ровно про это.

Про то, что все люди разные, с разным восприятием мира. Я это по своим детям замечаю. Сын мой изучает физику в Цюрихе, а у дочери последняя в списке симпатий — математика. Сдав школьный экзамен, она выкинула все тетрадки и сказала: «Всё, мам, больше никакой математики!» И сейчас она занимается в фотошколе, участвует в фотовыставках, у неё совершенно художнический образ мышления. Разное восприятие мира — это проблема, но не драма. Фильм об этом — он, на самом-то деле, комедия! Он смешной! Когда мы сталкиваем людей из двух разных миров, мы понимаем, что это — пружина фильма.

Художники не претендуют на понимание математики, даже и не замахиваются. Зато многие математики убеждены, что в искусстве разбираются не хуже самих художников. Они в этом довольно наивны. Вот про эту разницу восприятий в фильме я и говорю. Кстати, после «Геометрии» одна женщина мне сказала, что фильм будто сделан по законам импрессионизма: много маленьких мазков, которые складываются в одну картину.

— Отличный вопрос! Думаю, интерес к высокой математике — часть общей культуры. Математика изменила нашу реальность, нынешний «оцифрованный» быт — это её заслуга. Математика развивается как составная часть общей культуры человечества. Это единый поток, где всё друг на друга влияет. Человеческие знания «опыляют» друг друга. К сожалению, математику зачастую плохо преподают в школе. Если математику ведёт скучный учитель, не любящий свой предмет, он очень легко отобьёт у детей к нему интерес. А у другого учителя математика может быть весёлой — почти магией. Головоломки, сюжетные задачи — это же весело, это увлекательно!

— Да, Вы правы! Физикам в некотором смысле легче, поскольку им проще показать обществу предметные проявления своей науки. В той же школе физика и химия более зрелищны, больше манят детей. Математика не такая визуальная. Хотя современная математика очень близка к физике. Часть современной физики — это практически и есть математика. В некоторых аспектах они смыкаются очень близко.