Собиратель знаний — древних и вечных

— Я сам не знаю, что заставило меня это сделать. Я жил на железнодорожной станции Тайга, через которую круглые сутки шли транзитные поезда. Когда ты учишься в первом-втором классе и всем этим дышишь, воспринимаешь всё естественно — так и должно быть в детстве. А вот к шестому-седьмому классу начинаешь выдыхаться. Тебе уже чего-то не хватает.

Я всегда любил читать — и когда мы обосновались в Тайге, и до этого, когда совсем маленьким я с родителями жил в селе Абалаково на Енисее. Там была библиотека — полочка, на которой стояли семь книг. Я их прочитал все. Там был роман Натана Рыбака «Переяславская рада», была «Маракотова бездна» — к моему счастью, и была «Цыганочка» Сервантеса. Мне стукнуло лет пять, я читал запоем.

— В том числе. Ведь как бывает, думал я... Приходит человек с работы усталый. Умылся, поел, надел очки, взял книжку, к примеру, «Цыганочку», прочитал несколько страниц и спокойно уснул. Я, может, сам бы остановился на таком понимании читаемых книг, если бы следующей не оказалась «Маракотова бездна» Конан Дойла. Вдруг всё перевернулось, открылось окно в мир…

— Были и приключения. Жизнь сама подталкивала меня к серьёзной литературе. На нашей улице жил некий хулиган, про которого всем известно было, что он скоро сядет — слово «сядет» в те годы имело совершенно определённое значение. Просто пока ещё никто не знал, когда и за что. На зиму мы заливали каток и на своих «снегурках», привязанных к валенкам, катались, изображая каких-то супергероев того времени.

И вот однажды я так скользил по льду, а передо мной катился тот парень. Вдруг он поскользнулся и упал. На льду всякое бывает.

— Да уж. Я застыл от страха. Но хулиган, видимо, основательно ушибся — не стал меня наказывать сразу. И я понёсся домой. Дома никого не было, на столе лежал громадный том, который в нормальной обстановке я бы, может, читать не стал — «Происхождение видов» Дарвина. Причём там на титуле было указано: «естественным путём». Я начал соображать, что, наверное, ещё и как-то неестественным путём возникают виды... Короче, это было прекрасное издание 1934 года в переводе Тимирязева под редакцией Вавилова.

Почему не прочитать? Я же понимал, что будущего у меня нет. Открыл книгу, прочёл первые строки, которые бросились в глаза. До сих пор помню, что там было что-то про людей, которых не по их воле срывают с насиженных гнёзд. В общем, я понял: книга про меня и для меня. Сел и стал читать дальше.

— Несколько дней я ходил в школу тайными тропами. Было очень страшно. Приходил домой — и сразу садился за Дарвина. Длилось это, наверное, полмесяца.

— Но это всё правда! Важно добавить, что Иван Антонович для меня был не просто знаменитым человеком и писателем, а в первую очередь палеонтологом, доктором биологических наук, в те годы — научным сотрудником Палеонтологического института!

Я увлекался окаменелостями. И понимал, что попасть в хороший вуз после школы мне будет трудно. Преподаватели, к сожалению, у нас работали невысокого класса — послевоенные годы, образованных кадров не хватало.

— Именно так. Ефремов попросил меня, школьника, съездить за Мариинск — на знаменитый Шестаковский яр, кузбасскую родину динозавров. Это было замечательно, настоящее счастье. А на следующий год Иван Антонович позвал меня уже в настоящую палеонтологическую экспедицию, которая работала на Урале недалеко от Перми. Там я впервые увидел людей, так сказать, совершенно другого круга. Таких я никогда прежде не встречал.

Там был будущий академик Леонид Петрович Татаринов. Там работала жена Ефремова — палеонтолог Елена Дометьевна Конжукова. Там трудился будущий знаменитый эволюционист Николай Николаевич Иорданский, тогда студент МГУ Коля. Более того, Иван Антонович был так изумлён настойчивостью юного провинциала, что наказал начальнику экспедиции «привезти этого парня в Москву».

— Да, я рано прочитал книжку Тургенева. Была такая серия в СССР: «Книжка за книжкой». В ней обычно публиковали один-два рассказа одного автора. На титуле — имя автора и какие-то цифры. Я так решил, что это телефоны авторов. Мне рассказ «Муму» очень понравился, и я страшно жалел, что Герасим утопил не барыню, а собачку. Решил обсудить это с автором. Набрал цифры с титула, мне ответила какая-то женщина.

— Как только я вернулся из Москвы — сразу отправился в библиотеку, взял толстенный том Льва Николаевича и начал читать. Первая часть, вторая, третья — да всё так, как я говорил! Пятая, шестая, седьмая… Осталась последняя — восьмая. Я начал читать её в полной тоске, потому что чётко понимал: никаких новых смыслов в романе я не обнаружил, а значит, кончились мои экспедиции, моё будущее провалилось из-за этой Карениной, исчезнет скоро из моей жизни такой великолепный друг…

Последняя часть романа невелика. Вы, наверное, помните: Левин возвращается в своё поместье, прогуливается по аллее, вдруг наплывают грозовые тучи, падает первая капля. А на террасе стоит Кити, его жена. Она пытается собрать детей, чтобы они не мокли под дождём. Левин смотрит на надвигающуюся грозу, вспоминает прошедшие ужасные события и думает о том, почему они с Кити всё время ссорятся, почему не могут найти что-то общее, хорошее. И решает: пойду сейчас на террасу, обниму жену, скажу ей самые нежные слова, мы поймём друг друга… Этим, собственно, заканчивается роман… Но чем ближе Левин подходит к террасе, тем слышней раздражённый голос Кити, и тем сильней в Левине поднимается неприятие, досада… Об этом, видимо, и писал Толстой… Я написал о своём впечатлении Ивану Антоновичу, и мы остались друзьями.

— Я сейчас уже намного старше Ивана Антоновича Ефремова. Когда время от времени ко мне являются молодые люди и задают странные вопросы, я стараюсь всем отвечать. Скажем, как-то появляется на пороге молодой человек в лёгком пальто. А на дворе зима. На молодом человеке — красиво намотанный шарф, висящий до полу, башмаки. И вот он сперва снимает башмаки, потом начинает снимать пальто, развязал шарф. И вдруг извиняется, обувается, и теперь сначала разматывает шарф, и так далее.

А у меня жил в те годы пожилой тибетский кот по имени Гомбоджап Цыренджапович. Это был очень хорошо и правильно воспитанный кот. Лида, моя жена, часто угощала его ливерной колбасой — он её очень любил. Резала на кусочки, чтобы Гомбоджапик не дай бог не подавился. Кот съедал колбасу, потом выходил на балкон, ловил синичку и сжирал её целиком — с крыльями, черепом, лапками. Лиде оставалось лишь всплёскивать руками…

Ну так вот, гость мой поставил в центр комнаты большой портфель. Я спрашиваю: «У вас там (не дай Бог) рукопись?» Он отвечает: «Да». Продолжаю: «О чём вы пишете?» В комнату пока не приглашаю — бывали случаи, когда гости сразу начинали читать свои романы. «Это у меня с собой рассказы про испанскую провинцию».

— В школе я, в общем, драться не любил. Понятно, до той поры, пока не прижимали обстоятельства. Однажды на уроке с одним из приятелей начали драку, нас, конечно, выставили за дверь, мы носы друг другу разбили… Это закаляет… Об этом я не забывал никогда, особенно в тяжёлые времена. К тому же мне помогал юмор. И прощать я, конечно, способен, но если вижу откровенную подлость, запросто расстаюсь с такими людьми…

Моя первая книжка вышла в Магадане, по этому поводу Юлиан Семёнов, с которым мы дружили, пошутил.

— По-разному бывало… В прошлом году, к моему 80-летию, московские, питерские, ростовские, сибирские писатели издали толстый томик посвящений Геннадию Прашкевичу. Это приятно, это повышает самооценку. Питерские писатели Владимир Ларионов и Александр Етоев написали обо мне книгу.

А время от времени узнаёшь удивительные вещи. Скажем, живёт в Барнауле некий прозаик, «претерпевший» от меня на одном из литературных семинаров в Томске. Вот он и вывел меня в каком-то своём произведении негодяем, злобно встающим на пути молодых. Но, к счастью, я больше помогаю молодым, чем мешаю. Горжусь тем, что имя моё не раз появлялось на страницах книг Евгения Львовича Войскунского, Бориса Штерна, Александра Рубана, Римантаса Ванагаса, других... Но об этом лучше отдельно.