Парный танец в темноте

Театр и кино состоят меж собой в очень причудливых отношениях. Примерно полсотни лет человечество искренне, с некоторым плотоядным любопытством ждало, как десятая муза — муза кино, младшенькая и безымянная — убьёт и похоронит сестру свою Мельпомену. К середине прошлого века стало понятно, что сестроубийство откладывается на неопределённый срок. А потом у муз и вовсе как-то всё наладилось — барышни вполне по-семейному начали меняться друг с дружкой своим девичьим имуществом.

Первой ласточкой были нарочито театральные фильмы Жана Кокто, потом отечественных детей смутил ироничный, но невыносимо условный «Айболит-66». И «Король-олень», и «Старая-старая сказка» с Олегом Далем! О, эти картонные дома, эти тыгыдыки на палках с фанерной конской башкой! И наконец, «Догвилль» Ларса фон Триера, великого и ужасного — город даже не картонный, а вообще нарисованный меловыми периметрами на линолеуме.

Впрочем, всё перечисленное — одновекторный процесс: кино примеряло на себя театральные технологии и приёмы. А недавно и Мельпомена заглянула с ответным визитом к сестрёнке № 10. И вернулась из гостей с подарочком — с театральной локализацией истории, сделанной изначально для КИНО. К слову, к чуду причастен всё тот же Ларс фон Триер, ибо речь о его картине «Танцующая в темноте».

Судьба этого непростого фильма именно в России сложилась по-особому счастливо. Вот уже 21 год россияне просветлённо плачут над судьбой чешской гастарбайтерши Сельмы Жесковой, наивной фантазёрки, которую одноэтажная Америка перекусила с шейным хрустом и поглотила своей Тьмой-прорвой. Это вообще очень по-нашему, по-русски — одновременно любить и беспощадно-уютную Америку 1960-х, и её жертв. В США же «Танцующую», напротив, терпеть не могут. Ибо фильм этот вопиюще не укладывается в американские представления о сюжетной справедливости. Торчит из этих рамок и больно колется острыми углами. А для нас, закалённых «Муму», «Детьми подземелья» и «Гуттаперчевым мальчиком», жестокий гуманизм ЛФТ вполне съедобен.

В конце концов, это не первый образец жанра. Первопроходцем жестокого скандинавского гуманизма был триеровский земляк Ганс Христиан Андерсен. Вот он-то был мастак изощрённо убивать персонажей ради читательского катарсиса. «Девочка со спичками» в его товарном ряду ещё вполне лайтовый, диетический образец. Там ведь и «Красные башмачки» имеются, и «Бузинная матушка», и «Эльф розового куста» — вот уж где варяжская страхота и полный рагнарёк!

В этом году продолжателю сурового гансхристиановского дела 65 лет, потому всю весну и всё лето по стране идёт ретроспектива фильмов юбиляра. Включился в этот процесс и театр. Не кинотеатр, а именно театр в каноничном его понимании. Новосибирский театр «Старый дом». Здесь в мае подали на суд публики сценическую версию «Танцующей в темноте». И это зрелище (да, осмелюсь на такой прогноз!) — must see на весь июнь. И на остальные месяцы, пожалуй, тоже.

Московский режиссёр Елизавета Бондарь, не изменив ни слова в диалогах киносценария, поставила совершенно собственную версию «Танцующей в темноте». Настолько собственную, что сравнение фильма и спектакля даже стало темой специального батла, устроенного в ЦКиО «Победа» после премьеры. Забегая вперёд, скажу, что батл изначально был обречён на ничью. Потому что сравнение двух «Танцующих» — это дискуссия из серии «Что лучше — ласты или валенки?»

Спектакль — довольно упругий соперник фильма. В режиссёрской технике Елизавета Бондарь может потягаться и с самим Великим и Ужасным, знаменитым своей управленческой лютостью. Лиза Бондарь, даром что на вид акварельная барышня, тоже весьма яростна. Репетировали её актеры на тёмной сцене (чтобы вжиться в фундаментальное для сей истории понятие Темноты), под напором Лизиной бескомпромиссности пали несколько сценографов (этот сценограф сломался, несите нового!).

Зрелище в итоге получилось довольно наваристое. Нервическое, тревожное и эстетское. Диалоги идентичны фильму, но музыкальный ряд и словесный строй песен — совершенно иные. Буквальный повтор саундтрека неизбежно стал бы «игрой в Бьорк». А вот этого зрелищу как раз и не нужно. Ибо у Елизаветы Бондарь Сельма Жескова — вообще ни разу не Бьорк. Ни в одном глазу! Ни на миг!

Сельма из фильма-первоосновы — это по-детски нескладная барышня лет примерно 26 (возраст там внятно высчитывается из контекста), наивная девочка-мама. Помните, в каждом школьном социуме есть такая особая порода девочек-двоечниц, милых фрикесс. Которые двоечницы не по глупости своей, а по причине повышенной летучести души. Этакий гибрид Офелии и Пеппи Длинныйчулок.

В прозе жизни они — как стрижи на земной тверди: гигантские крылья мешают лапкам достать до земли.

Бьорк в фильме отрабатывала этот типаж на все двести. Потому-то на киношной «Танцующей» 21 год подряд даже до звона запирсингованные байкеры со сбитыми кулачищами исправно заливают свои пушистые рты потоками скупых мужских слёз.

Елизавета Бондарь не так целенаправленно работает на слезоотжим. Её версия жития Сельмы Жесковой погружает не столько в слёзный потоп, сколько в задумчивость. Ибо акценты расставлены совсем по-другому. Не наперекор Триеру. А просто ИНАЧЕ.

Во-первых, Сельма Жескова (Вера Сергеева) тут совсем не малолетняя мать пятиклассника, а женщина, скажем так, очень постбальзаковского возраста. Ей тут весомо за полтинник. И сынишку (ради светлой будущности которого и творятся мамой все её героические глупости) Сельма театральная родила годиков в 40. А это, согласитесь, несколько не то же самое, что фейл чешской школьницы, не осведомлённой о контрацепции. Да, о генетической эстафете постепенной слепоты её предупреждали. О том, что ребёнку эта напасть достанется с вероятностью 99,9%. Но Сельме просто очень хотелось лялечку. Хотелось подержать лялечку. Хотелось. Очень. Лялечку. Вынь да положь. Ну, вынули да положили… Во-вторых, сообщество Сельминых друзей, олицетворявшее в фильме трогательную общинность американской глубинки, здесь выглядит не столь пасхально-карамельно, как в кино.

Если датская Сельма-2000 — из категории «прелесть какая дурочка», то сибирская Сельма-2021 ближе к номинации «ужас какая дура». Ну да, с возрастом наивность и инфантилизм меняют свои товарные качества. Это, увы, естественно. Tempus fugit, блин!

От такой расстановки акцентов гарантированно полыхнёт эго у прихожанок «мамских» сайтов. Потому что увидят они на сцене очень странный, дискомфортный (но чертовски убедительный!) эмоциональный продукт — настолько эгоцентричное в своей самоценности материнство, что судьба самого потомства, собственно говоря, дело десятое.

Сельминому сыну грозит слепота годам к 13. Но это, поверьте, не самое неприятное в его небольшой жизни, поскольку она вся, весь быт его мамы, вся её работа и подработка за гроши — всё направлено на одно: на накопление денег для офтальмологической операции. Только на это. Ничего другого, что, собственно, и формирует нормальное человеческое детство, у Сельминого сына нет. Ни игрушек, ни сладостей, ни походов на мультики, ни товарищей для игр. Нет даже дней рождения, на которые сладости или игрушки можно получить. Ни-че-го. Только миссия быть сутью маминого подвига.

Нетрудно спрогнозировать, что нормальным такой ребёнок не вырастет. Ну, он, собственно, и получился предсказуемым — с отчетливой «аутинкой», потерянный в серой пустыне своего детства. Помните? «Мальчик, что это у тебя?» — «Ничего!» — «А что ты делаешь?» — «Я играю со своим ничевом! Оно такое клёвое!» А у Сельминого сына и Ничего-то даже не клёвое. Такое себе Ничего. Никакое. Страшна ли слепота, которая увенчает собой подобное детство? Вопрос о-о-очень философский…

Общинно-коллегиальная дружба специалистов провинциального завода жестяных раковин на сцене выглядит… тоже разновидностью эгоизма. Да, так бывает. Потому что Сельма для своих подруг и для платонического воздыхателя Джеффри — источник бодрящих эмоций. Она трогательная, она несчастная. Её легко порадовать. Дружить с ней несложно и прикольно. Главное ж, чтоб несложно. И чтоб прикольно. Это очень похоже на игрушечный хит лета-2021 — вечный аналог пупырчатой упаковочной пленки. Видели? Уже во всех метрополитеновских ларьках такие лежат в широком ассортименте! Разноцветно-радужный шматок силикона, в нём — манящие полые пупырышки. Жмёшь пальцем — пузырёк характерно чпокает и вминается. Перечпокал все — повернул изнанкой. И по новой. С аверса на реверс, с реверса на аверс. Бесконечное удовольствие… Пупырка-инфинити. На-все-гда! Вот и Сельма — такая «вечная пупырка» для упражнений в душевной широте. Очень удобная своим «друзьям». Которые и дружат-то не с самой Сельмой, а со своим практичным представлением о ней.

Апофеоз этой уютной отстранённости — Джеффри в трактовке Андрея Сенько. Лагающий робот, произносящий реплики простодушного влюблённого добряка, стеклянно глядя мимо объекта своих признаний. Это зрелище пострашнее будет, чем дурацкие оживающие манекены и плачущие ангелы из «Доктора Кто». Да что ты вообще видел, хипстер в синей будке?!

Неудивительно, что фирменной триеровской жести в финале нет — это было бы уже чрезмерно! Нет, хэппи-энда не будет, тут всё вполне по сценарию. Просто без лишнего натурализма. Насильственная смерть здесь — одна из разновидностей Темноты. Впрочем, свет, гаснущий со щелчком и заменяющий тут виселичный хруст шейных позвонков, — это самая буквальная вариация Темноты. Задействована ещё и Темнота небуквальная, но, пожалуй, самая жуткая: Сельма, слепнущая сугубо физиологически, окружена людьми, которых природа наделила абсолютно исправными глазами. Но они им не очень-то и пригодились, ибо души незрячи. Это и есть та самая Темнота, в которой танцуют…

Беспросветно, говорите? Ну, не так уж и беспросветно. Роль эмоционального витамина тут выполняет музыка. Другого мелодического рисунка, чем в кино. И с русскими текстами. Что, вообще-то, важно для уровня зрительской эмпатии. Получилось весьма убедительно. Как-никак, Елизавета Бондарь в драматический театр пришла из театра оперного.

Долгая сценическая жизнь для этой «Танцующей» вполне вероятна. И на периферии, и в столицах. Главное, чтобы в столице Сельму, боже упаси, не сыграла бы Чулпан Хаматова, наша всероссийская специалистка по умилительным дурочкам. Подустал народ от её прелестных дурочек. Уже невыносимо трогательно. Не-вы-но-си-мо…

Нужно ли смотреть фильм-базу перед спектаклем? Если уже видели — сравнение будет интересным. Но если не видели — не беда. Спектакль вполне самодостаточен. Да, он в диалоге с фильмом. Но собеседник — это же не брат-близнец!