Напряжение Владимира Хананова

Он родился на юге Алтая, учился у известного художника Владислава Тихонова, поступал на живописно-педагогическое отделение, а вышел художником-оформителем из стен Новоалтайского государственного художественного училища. Последние 40 лет живет и бодро работает в Новосибирске.

У Леонида Тишкова даже книжка есть «Как стать гениальным художником, не имея ни капли таланта»… Когда я из своего Рубцовска приехал в Новоалтайск и посмотрел на работы других абитуриентов, к своему ужасу понял, что не пройду предварительный конкурс. Я учился в «свободной» студии, как таковой программы в ней не было. Педагог, Владислав Владимирович Тихонов, предлагал нам больше рисовать с натуры. Главный учитель — Природа! В случае чего — правил. Так что за программу я взялся сам — весь десятый класс ставил себе натюрморты и рисовал на время, 3–4 дня на постановку. Даже забросил секцию классической борьбы — некогда стало.

На счастье, это был Николай Михайлович Смирнов — он-то и набирал курс. Меня привели в его мастерскую, и я тут же застелил половину свободного пространства своими работами. Общий вердикт педагоги вынесли строгий: рисунок неплохой, а вот в живописи стоит годик потренироваться… Думаю, всё пропало — через годик армия… Но решал Николай Михайлович: «Пусть сдаёт документы, — сказал. — Нагонит!» Окрылённый, я вскоре приехал сдавать документы. И снова попал в переплёт: конкурс 10–15 человек на место, и на эти места вместе со мной претендуют выпускники художественных школ Барнаула. Это же почти профессионалы! Решил, пройду это всё до конца — просто ради опыта. И, к своему удивлению, по специальности заработал четвёрки — пятёрки тогда совсем не ставили. Рисунок, живопись, композиция, собеседование, экзамены по литературе, русскому, истории… так, шаг за шагом все прошёл. И поступил!

Про художественное образование. Хорошо, когда ты попадаешь к мастеру и проходишь у него полный курс… Вот Ира Хананова — тогда Фомина, талантливая красивая девочка на параллельном курсе — попала к главному художнику Алтайского книжного издательства Владимиру Александровичу Раменскому и всю программу без перерыва проучилась у него. Со мной так не вышло. Моя учёба получилась разорванной на три или даже четыре части.

После первого курса, когда мы только-только взяли разгон, меня призвали в армию. «Косить» было не принято. А позднее я понял, что в этом даже была какая-то доля провидения. Я попал служить в Московский военный округ, в город Чехов, раньше он назывался станция Лопасня. В 15 километрах — усадьба Мелехово, где Чехов написал свои лучшие произведения. Потом в советское время Лопасню переименовали в город Чехов. В этом старинном городе была ещё достопримечательность — усадьба Пушкиных, Гончаровых, Ланских, Васильчиковых, музей-усадьба «Лопасня-Зачатьевское». Городской парк — это усадебный парк.

Представляете, искусственные заводи, вековечные липовые аллеи, церковь, в ограде — фамильный некрополь Пушкиных: Александр Александрович Пушкин, сестры Гончаровы…

Со временем я, конечно, научился работать плакатным пером. До сих пор могу букву «о» идеально — как по циркулю — в любую сторону накрутить.

После совершенно волшебного первого курса училища, где ты целый день занимаешься живописью и рисунком, где тебе преподают историю искусств, философию, психологию, когда вокруг тебя красивая талантливая молодёжь, где с тобой нянчатся педагоги на индивидуальных занятиях, я попал в жёсткую военную среду. Физически я был готов. Город, в котором я вырос, был достаточно криминальный. Поэтому нас родители старались распихать по спортивным секциям, музыкальным, художественным школам — чтобы поменьше на улице время проводили. Мне казалось, я готов ко многому, но даже для меня армейский опыт показался достаточно жёстким.

И вот когда я попал в мастерскую — выдохнул. Строевая и политическая части оставались, конечно, но курсантской муштры уже не было. Нас взяли во взвод обеспечения учебного процесса этого батальона. Туда входили музыканты, повара, художники, медики. Рядом с мастерской была дверь в библиотеку с шикарными фондами. Там была весьма объёмная коллекция зарубежной и русской классики. А я ведь не был особым любителем чтения в школе. Но тут — занырнул. Тем более что я был практически единственным пользователем этой библиотеки. Батальон — это 600–700 человек, но за книгами ходило постоянно двое-трое.

Но тут преподаватель студии Владислав Владимирович Тихонов, который учил нас, как с каждым занятием на холсте проявляется целый мир, дал задание нарисовать вечерние сумерки. И я это увидел как-то, сделал неплохую акварель. Потом уже на первом курсе училища было задание по композиции — сделать эскиз на тему «Праздник». И вдруг я так ярко вспомнил-увидел, как ещё до школы мы с мамой ходили к её двоюродным сестрам в частный сектор. Был какой-то особый день, в небе летел «кукурузник» и сыпал листовками.

И третий раз — ещё до армии — было задание разработать тему «Крик». И я сразу услышал в голове Pink Floyd, The Dark Side Of The Moon — там есть женский крик, увидел силуэт человека и чёрное солнце — и нарисовал. Но это всё были какие-то разовые случайные сполохи… А тут на Драйзере в армии «перемкнуло». Я понял, что буквально переполнен этими картинками. С тех пор они постоянно пополняются, успевай только воплощать. Я стал видеть и свою жизнь, и каждую прочитанную книгу, и те, что читал раньше.

Не зря Александр Сокуров советует своим ученикам меньше смотреть фильмы других режиссёров и больше читать. Чтение развивает воображение. Причём это не иллюстрация, а скорее внутреннее видение по поводу. Когда я начинал серию графических работ, посвящённых Дон Кихоту, я придумал себе «киношную» историю, в которой у меня Дон Кихота играют разные актёры, в разных состояниях и возрастах.

Его герой занимается поисками утраченного времени, чтобы дать этому времени ещё один шанс остаться в истории. Там есть абзац с пирожным мадлен, которым его в детстве угощала бабушка. И вот его — уже взрослого — снова угостили липовым чаем и пирожным мадлен. Вкусы смешались, и он очутился в своём детстве. Слышал запахи и звуки…

У Хайдеггера есть работа «Письмо о гуманизме», где он вслед за Прустом утверждает, что язык есть дом бытия. Само бытие дает тебе форму и фундамент — Бытие и Время. У Тарковского чуть иначе — время запечатлённое…

И как оформителю книг мне это здорово помогает.

Третий курс — это уже серьёзные семестровые и курсовые проекты. Причём у живописца мышление одно, а у проектировщика — совсем другое. Рисунок и живопись у меня были на уровне. Но Лупачев предупредил, что за курс придется сдать задания за все три курса. Слава богу, ребята мне помогали. Кто-то делал плакат, кто шрифты, а я им писал-рисовал постановки. Каким-то чудом уложился, четвёртый год уже полегче. Но из стен училища я вышел с такой кашей в голове! Три разных группы, смена специальности, очень много разных преподавателей….

Гениальные примеры, скажем, японский флаг — красный круг на белом фоне. Страна восходящего солнца! Тут дело не в умении рисовать, а в умении концептуально мыслить.

А рукописи у Достоевского с рисунками! Не зря он в Главном Инженерном училище учился, военный архитектор. И у Пушкина, Гоголя, Тургенева… Многие русские писатели были великолепными рисовальщиками.

А зарабатываю я графическим дизайном. Графику, живопись сложно продать, это я ещё в юности понял.

Моя «пирамида Маслоу» выглядит так: нижняя, базовая основа у меня — графический дизайн, потом — книжная графика, наверху — станковая графика, чистое искусство.