Мир снова пёстрый!

Закон компенсации — явление, казалось бы, скучное, потому что вынужденное: что-то заполнило собой пустоты, прорехи, а вопросов к этому «чему-то» и нет почти. Дескать, место не пусто, пробел закрыт — и уже хорошо. От культурной весны 2021-го у многих горожан ожидания были именно такие — некапризные. Пусть, мол, будет хоть что-нибудь. Хоть какие-то события и зрелища. Ибо угрюмое НИЧТО в роли экспоната и события очень уж утомило за 2020-й.

Однако выставочная весна превзошла не просто робкие ожидания. Она, можно сказать, собственный канон превзошла: оттаивающие месяцы 2021-го предложили целую череду ярких выставок.

Началось всё, как ни странно, с февраля. В чисто климатическом смысле у нас и март-то вполне зимний месяц, но февраль 2021-го способствовал разрывам шаблонов. Главное его событие — появление на общедоступной выставочной карте Института археологии и этнографии СО РАН. Этот институт и раньше был культовым местом, но известность его, скажем так, была специализированной — о его насыщенной выставочной жизни знали в лучшем случае старшекурсники и аспиранты НГУ, ну и, конечно, сами сотрудники. А для среднестатистического новосибирца этот адрес был даже не потаённым, а вовсе неизвестным.

Все изменилось в феврале-марте, когда в стенах институтского музея открылась выставка «Статус и обряд». Матчасть экспозиции условно делилась на две группы — во-первых, специальные ритуальные артефакты (а также обыденные предметы, приравненные к магическим), во-вторых, оружие сибиряков во всём его многообразии.

Впрочем, ни в эзотерическую, ни в милитаристскую тему выставка не уклонялась, балансируя на золотой середине, ибо посвящена она была духовным «сверхфункциям» всех древних предметов. Да, такие функции и у оружия были. Вообще, оружие для жителей наших тотально суровых мест в древности — это нечто бо́льшее, чем средство охоты или самозащиты. Древние сибиряки наделяли инструмент смерти сверхъестественными способностями. И даже душой, и личностью (впрочем, это слово в современном его толковании в любом разговоре о людях далёкого прошлого надо применять осторожно). Так или иначе, «господин Нож» или «матушка Стрела» — вполне представимые формы оружейной идентичности.

Отдельные образцы, как ни странно, при всей своей древности помнят очень мало рук — ими могли обладать лишь избранные и их потомки. А некоторые образцы и вовсе пережили функциональную инверсию — из оружия буквального, для соперничества с людьми, в оружие эзотерическое — для битв со злыми духами.

Такова, например, гвардейская шпага XVIII века. В изначальной своей роли она принадлежала какому-нибудь штабс-капитану, умиротворявшему беспокойную новообретённую Сибирь, а в финальной — шаману. Шаманская шпага — звучит сюрреалистично. Но, как ни странно, так оно и было. Нет, шаман не тыкал шпагой злых духов и прочую нечисть. Это же не «Варкрафт» какой-нибудь. Шпагу привязывали на верёвку и раскручивали. И её вращение должно было «высверлить» проход между мирами.

Маленькие, словно игрушечные, кинжальчики и луки — тоже не то, чем кажутся современному зрителю. Детям, которых среди посетителей выставки было немало, пришлось охолонуть от игрового восторга — к детским товарам эти умилительные вещицы не относились никак. Крошечное оружие — не игрушки, а так называемые вотивы — копии настоящего оружия, которые подносили духам-покровителям в знак благодарности. Подарить своё реальное оружие древнему сибиряку не позволяло суровое здравомыслие, потому его заменяли уменьшенной моделью. Дескать, и мне не в урон, и духу приятно.

Хронологически диапазон этой выставки был огромен — от 2000 лет до н. э. вплоть до 1890-х, — настоящая воронка времён. Всё это собиралось, реставрировалось и анализировалось с начала 1960-х. Фактически учёные по кирпичику, по крупице разбирали обидное евроцентричное клише о Сибири-пустоши, о Сибири, олицетворявшей в ленивом уме европейца «Великое Ничто» — в равной мере скучное и пугающее. И постепенно, слой за слоем, клише таяло и убывало: реальная древняя Сибирь — это не пустошь, в анабиозе ждавшая Ермака, не обочина истории, а весьма яркая сценическая площадка. Пространство, на котором велись свои игры престолов, до фундамента сметая города, прокатывались цунами многолюдных миграций, сменяли друг друга этносы и расы.

Вообще, выставка носила картотечный, или гиперссылочный, характер (кому как нравится): у каждого экспоната — ещё и объёмный сопроводительный шлейф. Выставку эту надлежало не просто смотреть, а ещё и ЧИТАТЬ. В эру повальной визуальности предложение уже непривычное, но разочарованных точно не было!

Охватывая гигантское пространство и огромный временной период, экспозиция позволяла любознательному гостю, будто потянув за ниточку истории любого экспоната, открыть для себя невероятный пласт культуры. Так что думающим и неравнодушным посетителям было интересно. В общем, удар по стереотипу белой пустоты получился впечатляющий. Как раз в те дни, когда природа без печали расставалась со своей усталой, обносившейся белизной.

В краеведческом музее в те же самые дни, напротив, царила белизна. Домотканая, расцвеченная алыми, синими и чёрными нитями, — выставка домотканых полотенец двух веков под названием «На всю жизнь».

Государственный художественный музей встретил весну целой россыпью выставок, вызывающей у зрителя сладко-мучительный, как в детстве, конфетный ступор. Помните, когда мама разрешила взять из коробки не больше трёх конфет за раз, а их там семь видов, и все, наверное, вкусные. И ты стоишь такой, страдаешь. Можно три, а выбор-то так широк…

Зритель НГХМ испытывает что-то подобное — больше двух выставок за посещение осилить трудно, ибо они все очень сочные. Например, выставка «Сирин, Сова и Алконост», посвящённая памяти Марины Станиславовны Соколовой, преподавателя Новосибирского института искусств, — это настоящее визуальное лакомство для любителей народной росписи. Ибо это не Хохлома, не Городец, не Жостово. А совершенно «незасмотренная» у нас уральская роспись — с особым цветовым кодом и своими графическими принципами.

Многоликость и многослойность присуща даже выставочным проектам под единым именем. Например, выставка «Покорение Сибирью» от петербургской творческой группы «Горынычи» — это фактически три автономных мира, созданных тремя самобытными, взаимно несхожими людьми.

Так, Денис Саунин, создающий скрупулёзно детальные пейзажи, — не столько коллега Шишкина и Поленова, сколько собрат Сальвадора Дали. Нет, на его полотнах нет пылающих жирафов и тонконогих слонов. Но в этих безлюдных пространствах, кажется, вот-вот появится из-за горизонта что-то странное. Эта прозрачная, стеклянно звенящая тревожность — контраст с ребячливой безмятежностью Виктора Норкина.

По его картинам, заросшим лотосами и тропическими цветами, бродит один и тот же человек в мешковатых штанах, с родинкой на щеке. Задумчиво-улыбчивый мужчина-ребёнок, оставляющий прямо в воздухе наивные светящиеся строки старательным школьным курсивом. Этакий «второй я» Виктора Норкина, хоть и радикально на него не похожий.

А мир Анны Щёголевой — вполне прозаичный на первый взгляд, без всяких гигантских лотосов и синих гусей, без ледяных пустошей, очень даже обжитой. Но тоже поэтичный. Будто дурашливо-брутальную иронию митьков и Васи Ложкина обернули в уютный женский халатик. Махровый такой, в розочках. Петербургская женская постирония прелесть как хороша — и интеллекту карамелька, и мимиметр нагружен под край шкалы!

Для тех, кому хочется неоднозначного, в том же самом музее — выставка Никаса Сафронова. Ну да, этот господин с мушкетёрской бородкой и ласковой улыбкой — одиозный персонаж. Одиозность свою Никас Сафронов заслужил со старательной лихостью, когда полтора десятка лет наспех фабриковал картины в стиле «иронический живописный коллаж». Глумился над пафосом 90-х. Но в итоге так увлёкся, что Ироничность постепенно заместила собой Живописность, а потом, растолстев и покрывшись золотистым жирком, сама стала Пафосом. Как тот шварцевский Ланселот, неосторожно победивший дракона. И теперь Сафронов — скорее из мира богатых и знаменитых, нежели из арт-среды. Компонент саркастичной шутки «Кому Сафронов — художник, тому и Бузова — певица». Тем не менее, экспозиционный контекст вполне «всамделишный». А в экспозиции — не только живописные коллажи-кентавры для глэм-медиа, но и вполне человечного вида полотна, доказывающие, что рисовать Сафронов всё-таки умеет. Просто он в своё время решил, что умеющих рисовать — и так много, хоть без хлеба ешь. А вот умеющих хайпануть в угоду и на радость богатым, но неискушенным — куда меньше. Ниши ещё есть. Ну, Никас и юркнул в одну из ниш. Обжился, обустроил эту норку златом-яхонтами. Экониша, векторизация, рыночек порешал, ничего личного! Да, Никас Сафронов — для тех, кто на лабутенах, ах. И в штанах эксклюзивных. Но ведь искусство потому и зовётся альтернативной реальностью, что готово всех принять на свои пёстрые берега. Где все цветы расцветают, где все птицы поют. Мы, чёрт возьми, так соскучились по этой пестроте! Мы рады ей. Пусть будет. Let It Be!