Бегом со сцены, бегом из рамок! Три спектакля, порвавшие бархат театральности

Базовые понятия — штука основательная. Но, согласитесь, отнюдь не неприкосновенная. В общем, они посмели. И вышло любопытно.

Архангельский молодёжный театр привёз четырежды «златомасочный» спектакль «Папа встретит меня в L.A.». Петербуржец Максим Соколов, поставивший в Архангельске это неординарное зрелище, за основу взял милую, повествовательно узорчатую, но вполне себе обычную детскую фантастику — книгу Розмари Уэллс «На «Синей комете». Взял, да и превратил детскую литературную сказку с обильными наглядными картинками в причудливый сон, переливающийся оттенками света и тьмы, в материализованную галлюцинацию, опрокидывающую представления о границах театрального пространства, о жанровых рамках и о контактных швах разных искусств. Конвертировать книжку, изначально ориентированную на детей 8–12 лет, в зрелище, которое будет интересно взрослым без снисходительного умиления, — задача заведомо непростая. Но у Максима Соколова и творческой команды АМТ это получилось очень лихо. За что, собственно говоря, и урожай «Золотых Масок», и статус всероссийского must see.

Правда, смотреть этот спектакль в видеоверсии, даже в самой техничной, — это примерно как пробовать тропический фрукт издали и в пересказе едока. Потому что драгоценная сценическая механика этого действа — в прямом смысле погружение в спектакль.

Впрочем, почему сценическая? Сцены-то и нет в обычном понимании. Точнее, выглядит она как комната-дортуар в каком-нибудь американском детском приюте.

Вначале и впрямь неспешное «жили-были». Маленький Оскар живёт вместе с папой-вдовцом в маленьком городке штата Иллинойс. Неполная семья вполне счастлива общим хобби — собирать игрушечные железнодорожные диорамы. Пиком счастья в этом увлечении становится покупка «Синей кометы» — самого красивого и желанного поезда.

Да, синяя комета — это вовсе не про космос, а про синий жестяной локомотивчик. Действие начинается в апофеозную пору железнодорожного величия Америки — в 1929-м. Но к мирку за жёлтыми занавесками уже летит другая комета — знаменитый Чёрный вторник — первый в троице иконических американских катастроф (там ещё Пёрл Харбор и 11 сентября). Отца Оскара постигает скорострельное увольнение-разорение, дом изымают вместе со всем имуществом (и коллекцию поездов, разумеется, тоже). По идее, роскошные игрушки должны достаться сыну банкира-взыскателя, тоже 11-летнему. Но тот к игрушечным паровозикам равнодушен, потому диорама оседает на хранение в папином банке. А Оскар, в свою очередь, «оседает на хранение» у приземлённо-равнодушной тётушки Кармен.

Из плодовитого сюжетного поворота «детская разлука с родителем» можно вывести что угодно — от слезливо-пряничной рождественской истории до книги Павла Санаева про плинтус.

Мир, обустроенный по принципам сна и живущий по физическим законам сна. Здесь есть кровати, одеяла, стаканы молока у изголовья. Но всё что вокруг — это живой океан темноты. Со стенками, как у камеры-обскуры, но вроде и вообще без них. Персонажи, встречающиеся мальчику Оскару в пору его условного сиротства… торчат из стен. Напоминая то ли сюрреалистические скульптуры, то ли «попаданцев», не до конца прорвавшихся из своего измерения в наше.

Ассоциация эта совсем не праздная, потому что теории относительности в спектакле много. Посредником между Эйнштейном и мальчиком Оскаром служит мистер Эплгейт — бомжующий учитель физики и математики, одна из бесчисленных жертв Великой депрессии. Кстати, в сюжет захаживает не только Эйнштейн, но и Альфред Хичкок — в виде кинопроекции из своих «Птиц», в актёрском воплощении и даже в виде громоздких фигур из папье-маше. Хичкоковская теория саспенса — вообще важная системная величина в этом спектакле. Ибо, напомню, развивается он не просто по логике детской сказки, а по зыбкой логике сна, где грань между очаровательным мираклем и адским кошмаром тонка, как радужная плёнка в луже.

Так, по крайней мере, ему потом сообщали газеты и окружающие. Потом — это через десять лет. Ибо по версии нашего мира маленький Оскар в плену у бандитов провёл десять лет и вернулся в сей мир уже отнюдь не маленьким. Тут вспоминается реальная история из российских девяностых — история ребёнка-заложника Адика Шарона. Но она совсем уж кошмарная, кому интересно, тот пусть сам погуглит.

Впрочем, миры тут множественные. И в альтернативной реальности Оскар волшебным образом попал в свою железнодорожную диораму, сел в поезд «Синяя комета» и таки доехал за три дня до Лос-Анджелеса — туда, где папа. И встретил папу. И папа встретил его. И было им счастье…

Лос-Анджелес — это, вообще-то, согласно своему имени, город ангелов. Потому ангелы в сюжете тоже задействованы. Кстати, неподалёку, в Пасадене находится место жительства малахольного гения Шелдона Купера. Который тоже неровно дышит и к крошечным поездам, и к Эйнштейну. А сам поезд «Синяя комета» — это как бы американский оммаж к «Голубой стреле» — ещё одному игрушечному поезду из литературной сказки. Из сказки Джанни Родари, тоже довольно сумрачной и многослойной.

Кросс-культурные цитаты вообще обильно вспыхивают в синем сумраке спектакля — как комбинации стекляшек в калейдоскопе. Или как диковинные звери, проступающие в узорах ковра. Помните, когда ковры висели на стенах спален, у неизбалованных отечественных детей была такая вечерняя забава — СМОТРЕТЬ КОВЁР. Спектакль отчётливо возвращает именно это тонкое «младшешкольное» мироощущение — когда с иллюзиями насчет аистов и дедов морозов ты уже вполне разобрался, когда жить уже немножко страшно, но в целом увлекательно, потому что добро, говорят, всё же победит. Словом, «Папа встретит меня в L.A.» даёт вдохнуть мятно-пряный флёр детского сновидения, не заставляя при этом целиком будить своего «внутреннего ребёнка». Ему и так увлекательно спится. Он молока выпил.

Андрей Прикотенко из «Старого дома» представил на «Хаос», пожалуй, самую отчаянно-смелую интерпретацию классики. Он перевёл в нашу реальность «Анну Каренину». Да, ни больше ни меньше. Ой, только не надо шуток типа «Анна теперь бросается под «Сапсан». Да, «Сапсан» там фигурирует, но чисто как намёк-обманка. Да, и сцена вытянута вдоль зала на манер вокзальной платформы. Но это, так сказать, визуальный синтаксис. В сумме-то там всё куда хитрее придумано!

Бракоразводную проблематику громоздкого толстовского текста на нашу современность натянуть, казалось бы, невозможно вообще. Но Андрей Прикотенко чуток подкрутил таймер и передвинул сюжет из абсолютной повседневности в недалёкое будущее. В какой-то то ли 2026-й, то ли 2028-й.

Быт двух мегаполисов, между которыми перемещается на «Сапсанах» запутавшаяся в отношениях Анна К., вполне похож на наш нынешний, но на существенной части остальной страны идёт война. Не риторическая, нет, настоящая. С некой уклончиво называемой страной. И страна эта вовсе не гротескная Украина. А гораздо больше…

В этих стрессовых обстоятельствах у населения, так сказать, обострилась мораль. И общественная, и матримониальная. Алексей Каренин, крупный чиновник оборонного министерства, недовольный своим положением в треугольнике, подключил административный ресурс, и Госдума приняла так называемый закон Каренина — закон, который все административно-юридические аспекты супружеского расставания возвращает к временам романа-оригинала. Так сказать, откатили до заводских настроек.

Во всём прочем жизнь осталась вполне узнаваемой — медийно-цифровой. С чатами, с ток-шоу, с мотивационными тренингами, с инфлюэнсерами, с яжотцами и годовасиками. Говорят персонажи современным языком, общаются в мессенджерах и шлют смайлики. Неестественным это отнюдь не кажется, хотя от такого сочетания вводных у зрителя периодически случается лёгкое головокружение — будто надышался букетом из подвядших ирисов и гладиолусов. Впрочем, этот «эффект скольжения» спектаклю очень идёт.

Андрей Прикотенко не только сделал лексическую липосакцию толстовскому тексту, но и дал сюжету вариативность — во вкусе современных онлайн-сериалов с несколькими концовками. И да, обещанный «Сапсан». По крайней мере, в одном из вариантов он Анну вообще не давит. Там открытый финал без «леталочки». Без всяких там «кровь-кишки-разгондурасило». Там Анна попала не под поезд, а под обструкцию социальных сетей, под онлайн-буллинг и троллинг. И как знать, может быть, поезд в сравнении с этим — ещё не худший вариант.

Спектакль «Тайм-аут», поставленный в «Красном факеле» петербургским режиссёром Петром Шерешевским по пьесе Марины Крапивиной, объединяет классический «сценический» театр с форматом видеострима, а реалистическое повествование — с фарс-оперой. Хотя в анамнезе вроде бы никакой феерии: просто жизнь городской «тётеньки» Люды. Не женщины, а именно тётеньки — их таких по сорок штук в каждом вагоне метро едет. В вязаных закатавшихся шапочках из акрила, в немарких куртках из «Планеты одежды», с тоской во взоре и с 40+ в паспорте. Люда — работница социальной службы. Миссия её — помогать в быту одиноким пенсионерам — только звучит так пасторально. Наяву бабушки-старушки — настоящие мегатролли, готовые буквально замучить соцработника своей вздорностью. Не потому что они злые или Люду невзлюбили. Просто душу отвести охота.

Её личный мир — это дочка Даша, рождённая от случайного знакомого по принципу «чтобы было» (любимая, но лет с шести не питающая особых иллюзий относительно мамы), безответная любовь из интернета — мужчина-звезда, этакий гибрид Олега Митяева и Стаса Михайлова (пожалуйста, попытайтесь представить такого кентавра, у вас получится!), Игорь Иванович Одинцов, поклонник из числа клиентов соцслужбы, и, наконец, биопапа девочки Даши, аморфно-плюшевый «полуразведённый» мужчина.

Такой расклад героев и условий побуждает представить что-то а-ля Звягинцев или Быков. Какую-нибудь очередную «нелюбовь двух левиафанов». Но история вдруг оборачивается оперой-буфф в супермаркете — в умилительно узнаваемых интерьерах какой-нибудь «Магниточки».

И да, временами это именно опера. С либретто, с партиями. Причём поются в ней тексты, которые, казалось бы, немыслимо слышать в песенном виде. Странным образом это напоминает психоделический советский мультфильм «Шкатулка с секретом», переживший недавно ренессанс зрительского спроса благодаря YouTube.

А вскоре сквозь это кислотно-галогеновое марево проступает ещё один мир. Мир скандинавской мифологии. Вздорные бабки-мучительницы — это не какие-то там стервы с деменцией, а норны — три девы-волшебницы, определяющие судьбы мира и конкретных людей: Урд — прошлое, или судьба, Верданди — настоящее и становление, Скульд — будущее, или долг.

Вот так. Один. Норны. Чудо-девы, а никакие не бабки, ясно вам?! И потому, всласть помучив Люду испытаниями и соблазнами, норны таки дарят ей счастье. Вполне понятное, радостное, алое, как платье финального танца. И без всякой постмодернистской фиги в кармане. Просто счастье. Красное, как логотипы супермаркетов. Впрочем, стоп… тут, кажется, постирония полезла. Заткнись, постирония, не мешай радоваться!