Андрей Коробейников. Звуковые опыты по расщеплению музыки на атомы

— Да-да-да, мне здесь очень нравится, и я всегда спорю с томичами и кемеровчанами, говорю, что Новосибирск — красивый город, есть здесь что посмотреть, чем насладиться и можно ощутить себя свободно. В Новосибирске есть динамика, это вообще один из самых активно развивающихся мегаполисов за последние 100 лет. А Томск — наоборот, у меня в нём были ассоциации с Нижним Новгородом, Саратовом, такие города, которые хранят то, что было, что есть — консервация некая. И их жителям неудобно в городах, которые стремятся и хотят куда-то. А в Новосибирске всегда душевно, душевно по-сибирски, без какой-то сентиментальщины. Достойно, здесь всегда заряжаешься энергией, и у вас, конечно, своя столица, есть такое ощущение.

— Я первый раз играл в ДК Железнодорожников, и это уже о многом говорит.

— Так и есть, я выступал в Новосибирске много раз, и сольно, и с Александром Князевым, с Вадимом Репиным, и с квартетом «Филармоника». И даже в Бердске и Искитиме побывали.

— Я всегда гуглю информацию про те города, куда еду выступать. И мы беседовали год назад в филармонии, что мои следующие задачи — это побывать в Колывани и Каинске (по-моему, Куйбышев называется сейчас), чтобы посмотреть старинные места.

— Да, с Вадимом и, так получилось, последнее выступление было с виолончелистом Александром Бузловым, безвременно ушедшим… Я много раз приезжал. И с оркестром играл, и с Вадимом был памятный концерт, мне было так приятно, что его маме очень понравилось. Был такой домашний новосибирский концерт, когда видишь, что человек вырос здесь, окружён своими однокашниками. Фестиваль, по-моему, развивается, обрастает мясом, и могу вас только поздравить, главное, чтобы все так же и шло.

— Да, это он определяет. Я как-то ему по дружбе предложил какие-то проекты, с электронной музыкой в частности, но пока ещё не убедил. Мне только дай, как говорится, развернуться. (Смеётся.) У меня как раз для Арт-фестиваля, то есть для искусства в широком смысле, идей очень много, поэтому будем надеяться, что какой-нибудь маленький карт-бланш я получу. Я делал очень много импровизационной музыки как раз с ребятами из Новосибирска, сейчас они в Питере, и мы играем. Это группы DAVKO и «Дюны», ребята из Юрги, из Новосибирска в основном. Питерские только саксофонист и басист, остальные сибиряки. И поэтому я думал, что сам бог велел показать это здесь.

— Нет, конечно. Это золотой репертуар.

— Не знаю, я так и слышу, но, конечно, всегда есть ансамбль с дирижёром. Считаю, что никогда не должно быть никакой войны, всегда нужно, как с каждым солистом в камерной музыке, найти общий знаменатель, и мне кажется, мы его нашли. С нетерпением хочу переслушать, как у нас получилось, потому что с Томасом Куртовичем всегда очень сильно находишься внутри какого-то состояния, момента. Хотя сегодня я пробовал ещё кое-что, и ввиду предложения маэстро Зандерлинга вспомнилась одна история. Я однажды показал наш с виолончелистом Александром Князевым диск с музыкой Брамса — который мне самому очень нравится, и моему партнёру тоже, и многим — немецкому виолончелисту, причём немецкому до мозга костей — Йоханнесу Мозеру. И он интересно сказал: мол, всё здорово, но вы играете немного по-русски. Хотя мы как раз старались играть не по-русски. Мы так чувствуем Брамса, это наш знаменатель.

— Он сказал: вы слишком длинно ведёте фразы, это ваше, русское — Чайковский, Рахманинов. У нас в немецком языке нет такого, мы так не мыслим, бьюсь об заклад, что Брамс мыслил более короткими фразами. И вот сегодня мне хотелось совместить то, что меня, с одной стороны, влечёт русская природа, но и в то же время всю эту немецкую речь, язык и другое мышление, его лиги выполнить, его фразировку особенную, которая не должна потеряться в этом музыкальном чувстве, а оно, конечно, здесь переполняет. И очень сложная задача — выдать всё не непосредственно, а через преодоление. В этом концерте это самое трудное. Потому что во Втором концерте Брамса, который технически вроде бы сложнее, есть то же, что и в Третьем Рахманинова, и в концерте Чайковского: ты начинаешь — и всё, ты уже на крыле, уже летишь, и если у тебя получается, идёшь — музыка ведёт. А здесь принципиальное произведение, которое написано с преодолением, и играть его надо с преодолением. Причём для меня ещё было открытие. Спасибо маэстро, потому что я изначально, как любой пианист, видел в этом оммаж — не будем говорить, что это перепев, но Брамс имел в виду Третий концерт Бетховена, здесь так читается и фугато в финале, и темы даже немножечко похожи. Многое пересекается в этих концертах, и это преодоление. Потом понятно, что здесь видны аллюзии на барокко, на Баха в том числе. Но при этом Брамс гениально совместил — и на это мне открыл глаза Томас Куртович, я ни в одном исполнении раньше такого не встречал — ещё и венгерскую музыку. У меня даже концепция поменялась за 5 минут до выхода. Очень люблю, когда такое происходит. Когда я играл концерт Шнитке первый раз, до меня перед самым выходом дошло, какие слова там зашифрованы — там как бы служба православная идёт, и в других эпизодах повторяются всё время какие-то ноты. Я знал, что это слова, а тут неожиданно понял, что это «Господи, помилуй» — и всё сошлось.

— Да, вдруг. Поэтому здорово, когда ты не просто приехал как гастролёр — там сыграл, сям сыграл, а действительно, каждый раз с каждым оркестром, у которого особенное звучание (а у Новосибирского оркестра оно, несомненно, есть), с каждым маэстро рождается что-то новое, это здорово, спасибо им большое.

— Да, я люблю так соединить. Мне кажется, несмотря на сложные взаимоотношения, Брамс все равно любил Шумана.

— Да-да.

— Вот, долг отдал. Как договорились, так поставили, спасибо Новосибирской филармонии. Не все филармонии сохранили концерты. А ведь есть сотрудничества многолетние, а иногда, бывает, каких-то музыкантов сводит на сцене судьба несколько раз, и надо это ценить, хочется, чтобы всё воплотилось.

— Давно не играл у вас соло, хотел, может быть, сольник сыграть. Мне кажется, меня знают, и люди придут, если будет хорошая программа. Так что спасибо новосибирцам — и до новых встреч.