Самолёты над Ельцовкой и «Миги» против «Сейбров»:

Мимо мокрых одноэтажных домов по Большой Коммерческой улице Бодайбо неспешно катила пролётка. Жёлтые деревянные колёса месили уличную грязь, на ко́злах сидел бородатый извозчик в длиннополом плаще с капюшоном. Пассажиркой его была укутанная в шаль женщина лет тридцати — от унылого осеннего дождя её скрывала растянутая гармошка навеса из тёмного виксатина [1].

— Навестить кого али сама приболела? — обернувшись, спросил извозчик.

Женщина не ответила. Она сидела, съёжившись и скрестив на груди руки, — так закрываются от холода и жизненных невзгод. Пальцы её подрагивали, но не от холода или болезни — она боялась предстоящей встречи с врачом, хоть и уговор уже был, и помещение, где тайно делают аборты, приготовлено. Кто знает, может, эти скрещенные руки, это желание спрятаться в раковине живёт в человеке ещё с тех пор, когда он был моллюском на дне океана. Если, конечно, верить теории Дарвина.

— Говорили, царя свергнем — заживём, — не умолкал словоохотливый извозчик. — Ну вона, свергли — и где жисть райская? Сплошной бедлам кругом, токма цены будто с цепи сорвались. Хуже собак, ей-богу.

Стояла ранняя осень 1917 года. Война измотала, измочалила, обессилила Россию, и страна, собранная Романовыми за три столетия, трещала и рассыпалась. В небольшом городке, притулившемся деревянным боком к реке Витим, наступили тяжёлые времена. Работы не было, денег не было, самых необходимых продуктов в торговых лавках — и тех не было. В июле Бодайбо закрыли для свободного въезда, но и это не помогло. Оставшиеся без заработка горожане не уезжали — куда им было ехать? — а брали кистень и сторожили по ночам в подворотнях либо уходили разбойничать на тракт.

Женщину, ехавшую делать аборт, звали длинным и редким именем — Аполлинария. Она родилась и выросла на Ленских приисках в семье ссыльного поляка Эдуарда Тыля. Отсюда же, с приисков, был и её муж Егор (по паспорту — Георгий) Пепеляев. Слесарь, токарь, кузнец — профессиями он владел многими, а без работы остался, как и все. На руках — двое детей, семи и четырёх лет, и забеременевшая жена. Куда им рожать третьего в это страшное время? Двоих бы вырастить.

До попечительской больницы оставалась половина пути, когда женщина вдруг почувствовала толчок — в её утробе заворочался ребёнок. От неожиданности Аполлинария расцепила руки и ухватилась ими за сиденье. И выкрикнула — машинально, неосознанно:

— Стойте!

Извозчик послушно натянул поводья, и недовольная лошадь остановилась, сердито заржав.

— Случилось чего? — поправил капюшон плаща извозчик.

Несколько мгновений пассажирка смотрела на него, словно не поняла вопроса, а потом выдохнула:

— Назад вези! Назад!

Пожав плечами — сумасшедшая какая-то! — тот поворотил лошадь, с трудом разворачивая пролётку на узкой улице. А пассажирка вдруг расплакалась — да так и ревела всю обратную дорогу до самого дома. Внутри неё была жизнь, и она не смогла лишить будущего ребёнка права на судьбу. В марте восемнадцатого года Аполлинария родила мальчика и назвала его Евгением.

Прошло десять лет.

Семья Пепеляевых — муж, жена, два сына и дочь — покинула Бодайбо навсегда. Путешествие вышло длинным — Витим, Лена, таёжный тракт, железная дорога — и закончилось в столице Сибирского края на берегу маленькой речки с гордым названием 1-я Ельцовка. Мастер на все руки Георгий Пепеляев устроился машинистом на нефтяные склады. Поселился он неподалёку — на склоне ельцовского оврага, где жались друг к другу деревянные домишки с небольшими огородами. Столица Сибири, а живёшь будто в деревне: куры, утки, свиньи, бараны, коровы. На местном спиртзаводе жители покупали для скотины сытную барду [2], на маслозаводе — жмых, с сенного базара везли на возах сено.

На работу отец ходил пешком — из оврага поднимался на улицу Ногина и шёл мимо огромных металлических резервуаров с надписью «Нобель». Ёмкости эти стояли здесь с дореволюционных времён, и к Альберту Нобелю имели самое прямое отношение — учредитель всемирно известной премии был одним из основателей компании, владевшей раньше в России сетью нефтяных складов. Даже улица Ногина ещё совсем недавно называлась Нобелевской.

Северный угол Новосибирска занимала промышленная зона: склады (нефтяной, мазутный, винный), заводы (кожевенный, хромовый, маслозавод, кедропром), скотобойня, холодильник. Летом у ручья отходов, вытекающего со скотобойни в Ельцовку, часто можно было увидеть мальчишек — они ловили прикормленную рыбу.

Ельцовская Нахаловка была не просто «деревней в городе», она была отдельным миром, где своих порой узнавали просто по одежде. «Идёт иной форсун по улице Сухарной, а на нём фуражечка набекрень, из-под неё чубчик выбивается, идёт кисточками пояска поигрывает, на палец наматывает, идёт себе в проходочку, сапожками в гармошку поскрипывает. Ши-ка-рно! Ребятня ему завидует, девки на него поглядывают — идёт что твой король. А если у него над лаковым козырьком фуражки-капитанки вьются шнурки, то это вообще знак того, что парень не из последних, а, говоря по-нынешнему, крутой. Нахаловские молодцы носили три шнурка, а Закаменские — два» [3].

Едва заканчивалась промзона, как пейзажи постепенно менялись — речка становилась чище, огороды — больше. В этой части речной поймы нахаловские садоводы обустроили малинники, огороженные высоким частоколом от малолетних воришек. За заборами зло лаяли собаки — свирепые псы свободно ходили по двору, охраняя хозяйские угодья. Ягода здесь росла крупная, сладкая, не чета лесной мелочи — и садоводы целое лето возили продавать её на базар. Во всей Нахаловке не было ни одного мальчишки, который не мечтал бы забраться в малиновое царство. Наверняка думал об этом и десятилетний Женя Пепеляев.

Новосибирск впечатлил мальчишку своими размерами. Здесь он впервые попробовал яблоки — в Бодайбо это считалось роскошью, доступной только обеспеченным семьям. Но больше всего его поразили самолёты над Ельцовкой — поразили до глубины души, до самых дальних её уголков. Забыв про всё на свете, он мог часами смотреть в небо на тренировочные полёты «разведчиков» — обитых фанерой и тканью бипланов Р-1 с деревянными крыльями. Небо же приглядывалось к мальчишке, определяя его судьбу: увлекало, манило, показывало фокусы пилотажа в исполнении местных асов. Прошло много лет, и в своих мемуарах Евгений Георгиевич Пепеляев напишет: «...Мы жили на окраине города, кажется, на 1-й Ельцовке, или, как её ещё называли, Нахаловке, от домов, где проживали мы и семьи других рабочих нефтесклада, были хорошо видны самолёты, выполнявшие пилотаж. По всей вероятности, военные самолёты того времени (по-моему, это были Р-1) отрабатывали высший пилотаж. Мне было 10–11 лет, и в хорошую погоду летом я часами наблюдал, как лётчики выполняют фигуры высшего пилотажа на высоте порядка 1500–2000 метров. Я стал даже разбираться, какие фигуры пилотажа они выполняют и как они называются» [4].

Следя за падающими в «штопор» и карабкающимися «на горку» военными бипланами, десятилетний мальчик представлял на месте лётчиков себя. Это он ввинчивался «на бочку» и крутил виражи, это он совершал боевой разворот и летел вниз головой в петле Нестерова. Мальчишка словно видел картины из будущего — того будущего, что наступит для него через четверть века…

…Пробив облака, полковник Пепеляев вышел на перехват противника — два американских истребителя шли выше него метров на шестьсот.

— Атакую, прикрой! — скомандовал он ведомому — капитану Ларионову.

Молчание в эфире должно было насторожить русского истребителя, но в горячке боя он не придал этому значения. Пепеляев положил свой «МиГ» в левый разворот и, набирая высоту, атаковал F-86 длинной очередью. Американец оказался асом и успел уйти с линии обстрела, заложив крутой вираж и поднимаясь всё выше и выше. «МиГ» потерял скорость, но продолжил преследование, надеясь, что его прикроют от второго самолёта, но когда лётчик вызвал напарника — тот не ответил. Полковник коротко выругался: оставалось только продолжать маневр, с каждой сотней метров убеждаясь, что всё больше и больше проигрывает сопернику. Сердце глухо стучало в такт двигателю, стрелка высотометра уходила по кругу всё дальше и дальше.

Семь тысяч метров.
Восемь тысяч.
Девять тысяч.

И тут позади «МиГа» показался тот самый второй американский «Сейбр» F-86 — лучший послевоенный американский истребитель. Пепеляев энергично «дал левую ногу» и начал заваливать самолёт в «штопор».

Тумблер авиагоризонта.
Тумблер поворота.
Тумблер скольжения.

Вражеские пули застучали по фюзеляжу, но цели не достигли — ни один важный узел не был повреждён. Через мгновение полковник ушёл из-под обстрела, устремив самолет к земле.

Из «штопора» он вышел на высоте четырёх тысяч метров и тут же коротко выругался: чёртов американец идеально повторил его манёвр и теперь висел прямо над «МиГом». В огромном, бесконечном небе их разделяло не больше сотни человеческих шагов. Чтобы расстрелять противника, американцу достаточно было сместиться в сторону или отстать, и единственное спасение для русского полковника — это оставаться точно под ним, моментально копируя любой манёвр. Невероятная, сумасшедшая техника нужна была лётчику, чтобы спасти машину и себя.

Пепеляев выпустил воздушные тормоза и стал тенью повисшего над головой истребителя. Тот пошёл вправо — Евгений за ним, американец влево — Евгений за ним, противник попробовал отстать, но и это у него не вышло. И снова: один вправо — другой вправо, один влево — другой влево. Шла борьба великолепно обученных лётчиков — борьба не на жизнь, а на смерть. «Сейбр» снова попытался отстать, и на этот раз почти вышел на огневую позицию, но слишком близко оказались облака. В этой пелене запросто можно было столкнуться друг с другом — всего несколько десятков метров между самолётами! — и американец сдался, прекратив преследование. Пепеляев вошёл в облачную пелену, выровнял самолёт и взял курс на свой аэродром. Это был один из тех редких воздушных боёв, в котором русские лётчики проиграли: капитан Ларионов на аэродром не вернулся — его самолёт, по всей вероятности, был подбит и рухнул в море.

Мальчик, часами следивший за полётами самолётов над 1-й Ельцовкой, стал главным советским асом послевоенных лет. За разгром японцев он получил медаль «За боевые заслуги» и орден Отечественной войны 2-й степени. А во время Корейской войны совершил 108 боевых вылетов, провёл 38 воздушных боёв и сбил более 20 американских самолётов (данные о точном их количестве разнятся).

Пепеляев летал, несмотря на периодические проблемы с сердцем, начавшиеся после одной из аварий. Он стал Героем Советского Союза и был награждён тремя орденами Красного Знамени, двумя орденами Ленина, двумя орденами Красной Звезды и ещё одним орденом Отечественной войны. В небе Кореи полк под его командованием сбил 109 самолётов противника, а потерял — 11. Евгений Георгиевич прожил долгую жизнь — он умер в 2013 году, совсем немного не дожив до 95-летнего юбилея.

Дождливой осенью 1917 года всё могло сложиться иначе. Извозчик довёз бы пассажирку, получил плату и оставил Аполлинарию Пепеляеву у крыльца попечительской больницы. Кутаясь в шаль, она поднялась бы по мокрым ступенькам, усыпанным жёлтыми листьями, и открыла тяжёлую дверь…