Обезьянье сердце, или Доктор Моро из Новосибирска

С самых древних эпох человек пытался дотянуться до Бога — творил не только поделки из камня, глины или железа, но и саму жизнь, новых, не виданных ранее существ. Для тех, кто в Бога не верит, можно сказать иначе: параллельно естественной эволюции человечество запустило эволюцию искусственную.

Дело шло медленно, но вполне успешно: были приручены, одомашнены и изменены собаки, овцы, козы, коровы, лошади, кошки и другие животные, ныне ласково называемые нами «домашними» и насчитывающие в общей совокупности десятки видов и тысячи разных пород.

Но прошли тысячелетия, прежде чем человек нащупал ещё один путь и от доместикации (одомашнивания) перешёл к скрещиванию близкородственных видов. Так, гибрид лошади и осла впервые упоминается Геродотом только в V веке до н. э.

Двадцатый век стал временем не только массовых, но порой и жутких экспериментов: на Земле появились существа, никогда ранее не виданные — бестер, остер, кама, леопон, зосел, межняк и десятки других. Выводили гибридных животных и в Новосибирске — супруги Терновские в 1978 году получили гибрид норки и хорька, названный ими хонориком, а звездой городского зоопарка в начале нулевых годов стала ныне покойная лигрица Зита.

Из множества подобных опытов по всей земле можно выделить два, по праву названных экспериментами века, — один по доместикации дикого хищника (до тех пор за 15 тысяч лет человечество одомашнило только двух хищников — собаку и кошку), другой по самому необычному и скандальному скрещиванию близкородственных видов — человека и обезьяны. И к обоим тем или иным образом оказался причастен Новосибирск.

В середине прошлого века десятки столичных учёных приняли приглашение переехать в Академгородок — уникальный район Новосибирска, построенный специально для работников науки. Среди приглашённых оказался и Дмитрий Константинович Беляев, заведующий лабораторией московского НИИ звероводства. Светлана Аргутинская, жена учёного, вспоминала: «В 1958 году он привёз <...> лисиц в новосибирский Академгородок, в котором почти ничего ещё не было построено, даже здания самого института. Зато неподалёку находился зверосовхоз «Лесной», где работали опытнейшие сотрудники, которые восприняли идеи Д. К. с большим энтузиазмом. Они выделили несколько помещений и клетки для животных, куда первым делом и перевезли наших эстонских лисиц».

Из каждого следующего поколения лисиц по специальным критериям толерантности к человеку отбирались наиболее подходящие, остальные отбраковывались.

И случилось чудо! С каждым новым помётом менялся не только характер животных, но и их внешний вид. Соратник и продолжатель дела Беляева Людмила Николаевна Трут рассказывала в интервью изданию «Коммерсантъ наука»:

«Помню изумление и восторг Д. К., когда он впервые увидел вислоухого лисёнка, которому было уже три месяца, а уши у него висели, как у щенка собаки, хотя у всех лисят в норме они встают к возрасту 10–14 дней. Спустя некоторое время он рассказывал о своих идеях, об эволюционной роли поведения на одном из заседаний физиологического общества в Москве. После его доклада ко мне подошёл мой университетский однокурсник и говорит:

Ричард Докинз в книге об эволюции «Самое грандиозное шоу на Земле» отмечал:

«Этот эксперимент рассказывает о том, чего Дарвин не знал об одомашнивании, о побочных эффектах селекции и, что наиболее важно, о схожести процессов естественного и искусственного отбора. <...> Эти «собачьи» признаки являются побочными эффектами. Беляев и его коллеги отбирали животных не по ним, а только по приручённости. Все прочие «собачьи» признаки воспользовались эволюционным покровительством генов приручённости».

С каждым новым этапом эксперимента века лисицы Беляева всё более напоминали собак — появились вислоухость, укороченные лапы, закрученный хвост, которым одомашненные зверюшки ещё и вилять перед человеком научились! Изменилась гормональная система лисиц, даже мех — и тот стал иным. Если ранее считалось, что наследственность и изменчивость действуют независимо друг от друга, то Дмитрий Константинович доказал обратное: отбор выступает триггером изменчивости. И если законы наследственности были к тому времени довольно хорошо изучены, то законы изменчивости только начали изучаться благодаря новосибирскому учёному.

Беляев размышлял и о том, нельзя ли повторить подобный эксперимент с обезьяной. Антон Сивков, кандидат биологических наук, сотрудник Института цитологии и генетики СО РАН, приводит в своей статье слова Павла Бородина, соратника Дмитрия Константиновича:

«А ведь он ещё один эксперимент замышлял. И почти всерьёз. <...> Как-то он позвал нас и предложил подумать, что будет, если отбирать шимпанзе на экстраполяцию по профессору Крушинскому и на гуманность по князю Кропоткину <...>. Уж на что мы ко всему были привычные, но и у нас дух захватило. Однако что же, задача есть, и страшно занятная задача. Стали обсуждать.

И знаете, кого он нашел себе в единомышленники? Саму Джейн Гудолл — директора знаменитого исследовательского центра в Гомбе (Танзания).

Вот что она писала в своем письме к Д. К.:

«Я сама довольно часто думала об этой идее, и именно потому, что шимпанзе так сильно отличаются друг от друга по интеллектуальным способностям, так же, как и по характеру. Тот проект, о котором Вы думаете, будет фантастически дорогим и долгим. Как Вы знаете, самки шимпанзе начинают размножаться не раньше, чем достигнут десятилетнего возраста, даже в неволе. А в природе — ближе к 13–14 годам. Кроме того, для того чтобы их интеллектуальные способности (а именно они интересуют нас прежде всего в плане очеловечивания) проявились в полной мере, животные должны расти в очень хороших условиях — несколько лет с матерью, в богатой и разнообразной среде. Как я всё это понимаю, такой проект может быть только начат при нашей жизни, но чтобы он продвинулся, мы должны быть уверены в наших последователях».

В 1931 году в столицу Западно-Сибирского края прибыл выпускник химического отделения физмата МГУ Илья Ильич Иванов. Двадцатисемилетний молодой человек устроился работать в научно-исследовательский угольный институт на проспекте Сталина. Неизвестно, насколько словоохотлив был Илья с сослуживцами, но при желании он мог поведать им такое, отчего у сибиряков волосы встали бы дыбом. За несколько лет до приезда в наш город будущий сотрудник института угля занимался скрещиванием обезьяны с человеком. Сначала в Африке, а затем в Сухуми.

Илья Ильич был сыном известного учёного Ильи Ивановича Иванова (1870–1932), пионера искусственного осеменения в животноводстве. Апологет нового направления, Иванов-отец в 1910 году на Международном зоологическом конгрессе выдвинул идею межвидового скрещивания при помощи искусственного осеменения («чтобы снять моральные возражения»). Мол, одно дело — непосредственно половой акт, а другое — научный опыт соединения двух клеток.

Вскоре один из крупных российских землевладельцев, известный своей природоохранной деятельностью, Фридрих Эдуардович Фальц-Фейн (1863–1920) разрешил организовать в своём заповеднике зоотехническую станцию, где Илья Иванович и занялся межвидовыми скрещиваниями обитателей заповедника — млекопитающих и птиц.

После революции учёный быстро нашёл общий язык с новой революционной властью. В 1918 году, в самый разгар гражданской войны и разрухи, ему выделили средства на создание Центральной опытной станции размножения домашних животных при Наркомате земледелия. В 1922 году он выбил разрешение (и главное деньги!) на поездку во Францию и Германию для закупки инструментов искусственного оплодотворения. В 1924-м Иванов-старший вновь отправился за границу — собирать деньги на экспедицию в Африку и пропагандировать идею гибридизации человека и обезьяны.

Наконец, в 1925 году планы учёного поддержал управляющий делами Совнаркома Николай Петрович Горбунов (бывший секретарь Ленина). Горбунов, помимо службы управляющего делами Совнаркома РСФСР (и позднее СССР), был ректором Московского высшего технического училища им. Н. Э. Баумана — фигурой, занимавшей высокое положение и имевшей немалый вес в 20-е годы. Благодаря его поддержке правительство выделило на экспедицию в Африку 10 тысяч американских долларов — сумму по тем временам более чем внушительную.

Идея скрещивания человека и обезьяны высказывалась не только в России. В 1908 году в Голландии вышла работа голландского натуралиста Бернелота Мунса, но реакция на неё в Европе была такова, что натуралиста выгнали из университета, и он совершенно обнищал. После конгресса 1910 года голландец направил русскому учёному письмо с предложением услуг, но Иванов по каким-то причинам отказал.

Отправляясь в Африку, Илья Иванович был совершенно уверен в успехе. Он уже думал, где в России следует разместить беременных обезьян и их грядущее потомство. Решено было после завершения экспедиции создать спецпитомник при Наркомате здравоохранения — в Институте экспериментальной эндокринологии.

В ноябре 1926 года Ивановы — старший и младший — прибыли в Гвинею. Сняв квартиру и договорившись об устройстве специального питомника для осеменения, отец с сыном отправились на горное плато Фута-Джаллон ловить шимпанзе.

Опыты над пойманными обезьянами сохранялись в глубокой тайне — всем причастным Ивановы говорили, что ловят обезьян для лечения. 28 февраля 1927 года были осеменены самки Бабетта и Сивет, позже — ещё одна обезьяна по кличке Чёрная. Ни одна из самок не забеременела.

Иванов-старший не просто так скрывал свои опыты от местного населения. Он был расистом и полагал, что между неграми и обезьянами есть видовое сходство. По сути, Иванов считал негритянскую расу по положению ближе к обезьянам, чем к людям.

В местном госпитале уже всё было готово к этому чудовищному эксперименту, но вмешались местные власти. «Для Ильяшки, — сокрушался профессор, — эта история была громом среди ясного неба. Да и для меня тоже…» Ильяшке в то время исполнилось 23 года.

Узнав о намерении советского учёного проводить опыты над африканскими женщинами, Академия наук СССР создала Особую комиссию, осудившую использование порабощённых негритянок в качестве подопытных. Ивановы покинули Африку и вернулись в Союз. Несмотря на гром с небес, отец с сыном прихватили с собой полтора десятка обезьян, а после закупили великолепный экземпляр молодого самца-орангутана.

Если уж нельзя осеменять порабощённых негритянок, печально обсуждали между собой ситуацию учёные, глядя на средиземноморские закаты с борта корабля, то, может быть, освобождённых советских женщин можно? С этой идеей они и прибыли на Родину. Обезьян высадили в Абхазии, создав особый питомник. Идею Ивановых по продолжению опытов горячо поддержал их благожелатель Горбунов, но Академия наук возражала. 19 апреля 1929 года в Кремле состоялось судьбоносное совещание «по вопросу о возможности постановки в Сухумском питомнике опытов искусственного осеменения между антропоидными обезьянами и человеком».

Специально оговаривалось, что они «должны быть обставлены всеми необходимыми предосторожностями и протекать в условиях строгой изоляции женщин» и «поставлены на возможно большем числе женщин, во всяком случае не менее, как на пяти».

Получив финансирование, Иванов заручился согласием одной из жительниц Ленинграда. Судя по завязавшейся переписке, женщина была ещё та! По крайней мере, она уверяла, что даёт согласие не ради денег, а ради, так сказать, личного эксперимента. Но пока тянулась переписка и готовились условия для проведения опыта, случилось непоправимое. От кровоизлияния в мозг пал самец-орангутан. О, это было настоящее вредительство! Вместо бананов (которых не хватало) самца кормили куриными яйцами. Как записано в материалах дела, «от 15 до 18 штук в день». Говорят, мужчинам вредно есть яйца каждый день, что уж говорить об орангутанах! Опечаленный Иванов-старший послал в Ленинград телеграмму: «Пал орангутан. Ищем замену».

Но время революционных крайностей уже подходило к своему концу. Сталин возвращал страну к классике и традициям, по пути расправляясь со своими противниками из левого и правого лагерей. Сначала под колёса истории угодил глава правительства Рыков, следом — его верный соратник (и покровитель профессора) Горбунов, а затем в лабораторию учёного пожаловал представитель партии и потребовал, чтобы Иванов занимался не собственными фантазиями, а реальным делом — вопросами искусственного осеменения домашних животных для нужд коллективизации. В конце концов, в декабре 1930 года профессора попросту арестовали за вредительство и сослали на пять лет в Казахстан. Правда, прежние связи и заступничество Михаила Калинина позволили ему 1 февраля 1932 года добиться досрочного освобождения.

Иванова-младшего тоже арестовали — некоторое время он сидел в Бутырской тюрьме, но затем был освобождён и отправлен в неофициальную ссылку в Новосибирск.

Судьба Ильи Ильича сложилась более счастливо, чем у его отца: после «ссылки» он вернулся из Новосибирска в Москву, во время войны заведовал кафедрой биохимии медицинского института в Киргизии, а по её окончании стал ведущим биохимиком страны, академиком и даже удостоился высшей советской награды — ордена Ленина.

С каждым годом наука открывает нам всё больше тайн окружающего мира. Но чем больше срывается покровов, тем чаще возникает вопрос: а надо ли человеку знать всё? Есть ли черта, за которой учёный перестаёт быть человеком? Есть ли цена, которую не следует платить за новое знание? Есть ли эксперименты, идти на которые заведомо не нужно? Это очень непростые вопросы, и отвечать на них человечеству придётся весь XXI век.