Новая образность.

В новосибирском девелопменте незримо для профессиональных пессимистов, но очевидно для горожан вызрели эволюционные перемены: жильё с проработанным «я» стало задавать тон.

Жильё с форсированной образностью — вообще поколенческий маркер 2020-х, и для столиц, и для центров макрорегионов, подобных Новосибирску или Екатеринбургу. Оно же стало и триггером дискуссий об архитектуре — о том, что понимать под архитектурой современной и анахроничной. Под органичной для конкретного города и чуждой для него. Самый яркий предмет такой дискуссии, видимый всей России, — это «Русский дом» в Петербурге, огромный жилой комплекс, построенный группой компаний «ЛСР» в историческом центре Северной столицы. По масштабам он очень похож на доходный дом 1900-х — абсолютно ординарную петербургскую реалию. Вау-эффект достигается деталировкой: узорчатая облицовка из натурального мрамора и неотличимого от мрамора синтетического камня наложена на формы старорусского терема. Как будто теремок московского Крутицкого подворья по-мичурински скрестили с типичным «доходником» эпохи ар-нуво.

Впрочем, Мичурин ни при чём — удивительный комплекс проектировали Светлана Меркушева и команда архитектурной мастерской Евгения Герасимова. Итог получился столь впечатляющим и странным, что в воронку полемики затянуло и питерцев, и москвичей, и архитектурные сообщества городов, далёких от столиц.

Противники пеняли «Русскому дому» на неорганичность. Дескать, для Москвы это бы ещё подошло, а для Санкт-Петербурга — избыточная карнавальщина, какой-то «сахарный Кремль» получился. Саркастичная отсылка к названию книги Владимира Сорокина и впрямь звучала лихо: в отличие от изразцово-пёстрого Крутицкого терема или неорусских московских зданий 1880-х, «Русский дом» действительно сахарно бел. Эта свежая белизна выдает новодельность здания весьма отчётливо.

Сторонники, в свою очередь, кивают на храм Спаса на Крови. Мол, он тоже в стиле «а-ля рюсс» (этакий собор Василия Блаженного на зуме) — и ничего, уживаемся же как-то…

Впрочем, Спас на Крови — контраргумент достаточно лукавый. Возведён он был в память Александра II, убитого на этом месте. По приказу и по вкусу его наследника, Александра III, который западные стили откровенно не любил. Современники шёпотом называли собор «катастрофой вкуса» и «архитектурным китчем». Но шёпот — материал не полиграфический. А от публичной критики даже в немассовой архитектурной прессе здание было надёжно защищено — мемориальность служила ему прочной репутационной «каской». Постепенно эта нетронутость критикой стала сходить и за архитектурную респектабельность.

Наконец, третий лагерь сформулировал и вовсе занятную оценку. Объективисты просто посмотрели на комплекс издалека. И пришли к выводу, что в общем объёме, в панораме «Русский дом» напоминает скорее образец викторианской неоготики, почему-то перекрашенный в белый. Большие линейные объёмы для старорусской теремной архитектуры нехарактерны, и потому «ряженость» таких зданий очевидна. Но неоготический британский парламент — тоже бетон и кирпич в навесном готическом кружеве, тоже линейные объёмы (огромные, растянутые вдоль Темзы), и ничего плохого в таком формфакторе нет. Ну, нормальный неостиль. У них — неоготика, у нас — неотерем...

В Новосибирске столь масштабных полемических триггеров нет, но вовлечён он в тот же процесс (третий по демографии и по масштабу строительного бума город просто не мог бы остаться в стороне).

Причем вовлечение это оказалось столь быстрым, что многие даже не успели перестроиться с прежней многолетней вводной «Новосибирск — серый город». Сила инерции, что поделаешь. Скорбный возглас «Новосибирск — город без выразительной архитектуры» долго был массовым, хоровым. Настолько, что в итоге стал подобен клише «Иваново — город невест» или «Ташкент — город солнца».

Вообще-то, столь большой город не может быть «никаким» — хотя бы в силу обилия зданий. Но медиаинерция на то и инерция, чтобы игнорировать детали. А детали и специфика у нас есть.

Во-первых, у нас нет радикальных образцов неостилей — нет зданий, эгоцентрически контрастных с остальным городом, как «Русский дом» или храм Спаса на Крови.

Во-вторых, для архитектурной стилизации в Новосибирске имеется своя естественная первооснова — архитектурные мотивы, которые были присущи ему в ново-николаевский период или на протяжении периода советского. Например, цитатной базой неоконцепций у нас отлично служит архитектура 1930-х. Точнее, самый яркий и цветистый её период между 1935-м и 1941-м.

И пока гурманы «всёпропальства» привычно наслаждались глубинами жанра, живая реальность проросла яркими возражениями пессимистам — в Новосибирске возникла и начала пополняться новостройками генерация зданий с насыщенными образами.

Например, для левобережья таким прорывом стало появление жилого комплекса «Булгаков», возведённого ГК «Стрижи» в самой живописной и давно урбанизированной части района. Тон тут задают крупномасштабные дома 1930–50-х, потому условия задачи — вписаться в стиль и дух места — здесь были обозначены вполне детально. Имя комплекса — «Булгаков» — довольно тонкая культурологическая игра с духом места. Казалось бы, создатели комплекса взяли в работу фамилию хорошо мифологизированную, но далёкую от чисто биографических локаций своего носителя. И Патриаршие пруды, и Садовое кольцо, и Малая Бронная неизбывно далеко. Следовательно, буквальная игра с булгаковскими мотивами легко скатилась бы в провинциальную карнавальность.

— Осознавая этот риск, мы выбрали для имени другую архитектурную транскрипцию, — поясняет генеральный директор ГК «Стрижи» Игорь Белокобыльский. — Мы взяли за основу эпоху литературного расцвета Булгакова и её архитектурные приметы. Это первая половина 30-х, до зенита десятилетия. 1935–36-й — эпоха, когда окончательно прошла мода на конструктивистские дома-машины, а декоративность ещё не обросла всякими венками и эполетами. Пожалуй, срединные 30-е — это самая интересная эпоха советской архитектуры. Её дома — уже немножко дворцы, и при этом они пока ещё легки и солнечны. В общем, мы вяли за основу советский ар-деко — стиль, который возник быстро, мелькнул вспышкой. Ар-деко совети́к — стиль достаточно экзотичный, многие даже не знают этого названия, отождествляя здания 1930-х с общим массивом «сталинок». Между тем, с наследием 40-х и 50-х этот стиль вдумчивому зрителю не спутать. Ар-деко — это всегда немного театр, немного драма. Это ощущение слепящего солнца перед бурей. В ар-деко много цвета и контрастов. Причём контрастны не только цветовые решения, но и архитектурные формы — уступы коробки, выявленные ярусы, высотные различия между корпусами здания. Создавая ЖК «Булгаков», мы учли все эти аспекты — и цветовые контрасты (олицетворяемые так называемой помпейской кладкой, очень модной в 1930-х), и объёмные. Учли и особое отношение ар-деко к деталям. Например, зенит 1930-х — это щедрое остекление, настоящий культ солнца (в 1940–50-х он уже не повторялся). Окно в ар-деко — главный герой. Окно — формфактор, ритмический триггер. Даже точка тяготения декора. Например, помпейской кладкой очень любили выделять квадраты под окнами. Творчески подойдя к советскому ар-деко, мы создали не копию дома 1930-х, а почтительный экспромт на эту тему. К тому же, у «Булгакова» в этом районе есть органичный контекст — ДК «Металлург», Сад Кирова, дома-доминанты на улицах Котовского и Станиславского. Эта среда легко приняла «Булгакова», потому что комплекс как бы договаривает собой общий сюжет. Для нас это, так сказать, «архитектура сослагательного наклонения». Какой была бы застройка левобережного Соцгорода, если бы естественную архитектурную динамику 30-х не переломила бы война. Можно сказать, «Булгаков» — это такой альтернативный Новосибирск из альтернативного СССР, где после мирного 1941-го был мирный 1942-й. Это игра с историей, но почтительная, не кощунственная. Не выморочный постмодерн, где странность просто ради странности, а творческий эксперимент, основанный на любви, на тёплой романтике.

Впрочем, несибирские мотиваторы архитектурного вдохновения в новейшей местной архитектуре тоже задействованы. Пример тому — жилой комплекс «Онега» от той же ГК «Стрижи». Для Новосибирска этот компактный и насыщенный формами район стал настоящей сенсацией — воцарился на страницах «Инстаграма» и гостей города, и горожан. Приезжие необычность его силуэтов и панорам отождествляют с Западной Европой, новосибирцам это приятно, но самые осведомлённые из них рады бывают уточнить, что «Онега» — это отнюдь не игра в Скандинавию, а сибирский привет Русскому Северу, конкретнее — деревне Кимжа в Архангельской области. Цитатные компоненты тут обильны: высокие цокольные этажи, повторяющие высокую посадку северной избы (где высокий цоколь — вместилище хозяйственных помещений и жилище для домашнего скота), щипцовые кровли, красное окно (парадное, самое большое окно горницы), имитация деревянной резьбы в формах кирпичной кладки и, наконец, сама расстановка домов. На Русском Севере избы стоят не продольно-поперечно по сетке улиц, а, на первый взгляд, хаотично. Впрочем, этот хаос — кажущийся. Ибо дома, игнорирующие уличные линии, поставлены не наобум, а в роли ветрорезов, рассекающих собой злые поморские ветра.

— Понятно, что игра с деревянным зодчеством на языке архитектуры кирпичной не может давать буквальную, модельную имитацию, — поясняет Игорь Белокобыльский. — Именно на примере «Онеги» мы осмыслили два контрастных тренда — насколько горожане соскучились по образной архитектуре и насколько при этом отвыкли от понятия «стилизация». Например, в социальных сетях они удивлялись: «Какое же это повторение избы?! Разве избы бывают такими большими, в девять этажей?» Приходилось терпеливо объяснять, что стилизация и имитационное макетирование — это не одно и то же. И напоминать, что золочёные луковки церквей — это, вообще-то, стилизованный образ свечного пламени. Никто же не возмущается, глядя на церковь, что свечи не бывают такими большими. В общем, к тонкостям образной архитектуры часть горожан нам пришлось приучать с нуля. Впрочем, дело не в их дремучести, никто их не винит — просто традиция образной архитектуры была надолго прервана, её несколько поколений не застало. Это и обуславливает такую реакцию.

Ещё одной яркой приметой смены эпох Игорь Белокобыльский считает более смелые подходы к именам объектов:

— Это уход от патетичной дворцовости и заграничности в плоскость русскоязычных имён. Потому что здания с именами европейских замков или дворцовых комплексов в российских промышленных мегаполисах — это убийственно провинциально. Ну, назвал ты, допустим, дом «Цвингером» по имени дрезденского дворца. И это будет только наивная формальность, не более того. Ведь имя должно быть формфактором архитектуры. Значит, если всё делать по уму, то в доме «Цвингер» тебе придётся цитировать зрелое саксонское барокко — стиль буквально сумасшедшей сложности. И да, его невозможно в коммерческих технологиях повторить интеллигентно, без уклона в цыганщину. Значит, «Цвингер» будет просто малопонятным заграничным именем. Вот так и рождается высокопарная провинциальность. По моему глубокому убеждению, имя новостройки должно быть не просто понятно, оригинально и связано с духом места, но и внятно формализовано в архитектуре. Мы в «Стрижах» неравнодушны к оригинальным именам, выбор имени для всех наших комплексов — это важнейшая часть творческого процесса, очень полемичная и страстная. Но мы никогда не забываем, что имя — «пунктир» архитектуры.

Как действует эта механика фантазии, отчётливо видно на примере жилого комплекса «Эскимо». В «Эскимо» образ раскрывается цветовой гаммой фасадного кирпича — шоколадного и белого. Шоколадный цвет дан выступающим частям архитектурного рельефа, белый — заглублённым. Поэтому метафора «корочка мороженого / начинка мороженого» считывается моментально, даже при взгляде издалека.

— Метафорический потенциал кирпича мы осознали довольно давно, — поясняет Игорь Белокобыльский. — Ещё когда работали над первой очередью ЖК «Солнечные часы» — там дуэт оранжевого и пшенично-жёлтого кирпича отлично передавал образ лета, полдня, солнца. И эту солнечность даже серое межсезонье не может задавить — комплекс работает как энергетическое ядро панорамы, как пейзажный антидепрессант.

Весомость арт-компонента в своих проектах Игорь Белокобыльский объясняет просто: нравится творить и создавать оригинальное. До массового запроса на архитектурную оригинальность местный рынок ещё не дорос. Но дозревает быстро, на глазах.

— Это дело ближайшего будущего, — резюмирует Игорь Белокобыльский. — Мы это явственно чувствуем по покупательской реакции на наши комплексы. Мы просто сказали формами своих зданий: «Ребята, градостроительство — это не только наш бизнес. Это ещё и наша страсть!» И это наше послание город увидел, прочёл и понял. И отозвался рублём. Например, у квартир в том же «Булгакове» отличная ликвидность, они были распроданы буквально за три месяца. Значит, мы всё делаем правильно, давая волю творчеству, полагаясь на фантазию, а не на одну лишь вульгарную конъюнктуру. Да, фантазия — самая бестелесная часть технологического цикла. И в силу этого она сама по себе не стоит ничего. Но плоды её удач — очень ходовой товар!