Несбывшийся Новосибирск, часть II. Урбанизация впопыхах: 1930-е годы

В истории стремительной новосибирской урбанизации 30-е годы принято считать периодом «большого рывка» — большая часть объектов, ставших его собирательной визиткой, появилась именно в эту пору. На фоне 20-х годов, буквально переполненных романтично-безумными и совершенно неосуществимыми проектами, 30-е впечатляют обстоятельностью, масштабом и уверенностью. Но и от этого десятилетия осталось множество сугубо бумажных зданий — проектов, никогда не обретших плоть в кирпиче, бетоне и стекле.

В 30-х Новосибирску очень повезло с импульсом развития: его общесибирская столичность была официально признанной. И получила право на материальное олицетворение: проекты для Новосибирска делались основательно, эффектно и как бы на вырост — не просто для крупного, а именно для огромного города, форпоста преображения Сибири.

Главный вокзал, административные здания Красного проспекта, Стоквартирный дом и оперный театр олицетворяют такой подход со всей державной однозначностью.

Правда, даже тут есть свои нюансы: многие «открыточные» здания довоенного Новосибирска были, так сказать, песней без последнего куплета.

У вокзала невоплощёнными остались два очень эффектных элемента — многоэтажная башня гостиницы и конкорс. Гостиница-башня должна была замыкать собой вокзальный комплекс. А формой и местом интеграции в ансамбль она должна была символизировать трубу гигантского паровоза, мчащегося на восток. Да, новосибирский вокзал замышлялся как в некотором смысле здание-скульптура. Очертания паровоза должны были читаться в его силуэте. Потому гостинице в ансамбле было уделено достаточно внимания: как-никак труба — весьма заметная деталь парового локомотива.

Это тепловоз или электровоз походят на движущийся кирпич. А у паровоза рельеф богатый. Потому вокзальная гостиница должна была стать полновесной многоэтажкой — массивной и высокой. На верхнем ярусе должна была разместиться радиостанция с мачтой. Мачта зрительно усилила бы стройность здания и уберегла бы его от ощущения грузности. По большому счету, отель по эффектности мог бы состязаться с самим вокзальным терминалом, архитектурная композиция была бы бинарной: массивный горизонтальный объём плюс впечатляющая, визуально активная вертикаль.

Вмешались в эту эффектную затею финансовые обстоятельства. Гостиницу в её первичном замысле сочли слишком дорогой по смете. А потом додумали и чисто эстетические аргументы. Дескать, она слишком большая получится. Слишком эгоцентричного вида.

При том, что наработки глобального стиля ар-деко в СССР осмыслялись и воспроизводились, сходства своих проектов с американскими зданиями архитекторы 30-х боялись с каким-то религиозным ужасом. Потому из облика вокзальной гостиницы был «выпилен» любой, даже самый иллюзорный, самый мимолетный намёк на «американство». Она почти вдвое уменьшилась в высоте и объёме. И в построенном виде смотрелась уже не вертикальной парой для мощной горизонтали вокзала, а сугубо подчинённым элементом.

На ватманах и кальках навсегда остался и другой впечатляющий элемент — широкий конкорс над путями вокзала. Конкорс — особый тип вокзального корпуса, сочетающий черты зала и галереи. Для ожидания конкорсы не предназначены. Их миссия — пропускать сквозь себя огромные потоки пассажиров, спешащих к дальним и пригородным поездам. В некоторых ансамблях конкорс может быть сравним по архитектурному объёму с самим вокзальным зданием. Особый шарм конкорсам придаёт и их «летучесть»: они накрывают собой железнодорожные пути, стоя над ними на колоннах или пилонах.

Особым шиком с 1920-х числятся безопорные конкорсы — их основой становится не колоннада или пилоны, а конструкция из напряжённого железобетона.

В Новосибирске на безопорный конкорс, конечно, не замахивались в принципе (дорого и сложно), зато обычный задумали монументальным. Воплотись он в изначальном в виде, ко всем поездам вокзала, на все его перроны пассажиры прибывали бы в тепле и комфорте — через длинный и широкий переход с рукавами лестничных галерей. Но в итоге было решено, что такой огромный конкорс — слишком дорого. И слишком буржуазно. Мол, не баре поди, и по обычному виадуку походят, не переломятся. Конкорс в итоге построили в мини-варианте — только на два островных перрона, ближайших к зданию вокзала.

Конечно, и без огромного конкорса новосибирский вокзал получился самым эффектным из зауральских. В первые годы существования он впечатлял простором и уровнем комфорта, сейчас — насыщенностью стиля (три предвоенных линии московского метро и новосибирский вокзал — вот он, тучный сад «сталианса»). Да он и так, конечно, не бледненький. А теперь представьте, сколько визуальной мощи добавил бы гигант-конкорс.

Вообще, есть странная ирония в том, что два самых главных «визиточно-открыточных» здания Новосибирска архитектурно реализованы не по максимуму. Так сказать, без точек на «ё».

Но факт есть факт: оперный театр, безоговорочно впечатляющий своими масштабами, тоже воплотился с оговорками. Во-первых, в пору своего проектного младенчества, ещё под именем Дома науки и культуры, он был вдовое больше. Во-вторых, в обновлённой, оптимизированной версии ему весомо не хватило декора.

Итак, театр вдвое меньше проектного? Именно. Вдвое меньше, чем гигантский ДНК — Дом науки и культуры. Циклопическое здание, сопоставимое, пожалуй, только с московским Дворцом Советов. Куда больше, спрашивается, театр-то и так большой? Было куда! Архитектура ранних 30-х не знала удержу в гигантизме.

Нынешний его объём предназначался для представлений синтетического театра, планетария и цирка, а для остальных культурно-научных функций была задумана целая громада — библиотека, конференц-залы, лекционный амфитеатр и даже некий невнятно обозначенный НИИ.

Чем институт занимался бы, в ранней архитектурной документации не обозначено. Вероятно, вопросами марксизма-ленинизма или ещё какой-нибудь пламенной темой. Для ранних 30-х это было в порядке вещей: тогда по инерции предыдущего десятилетия архитекторы ещё обожали здания-комбинаты, универсальные гиганты, в которых можно было нагромоздить множество функций.

Банк с пристроенным детским садом и квартирами для сотрудников, здание краевого или областного совета с блоком квартир и магазином — такое в начале 30-х никого не удивляло.

Настоящим гимном такой универсальности был московский Дом на Набережной, воспетый в прозе и кино. Кроме собственно жилых корпусов, он вмещал большой кинотеатр «Ударник», универмаг, дом быта, фабрику-кухню, библиотеку и Театр эстрады. Впрочем, он и сейчас это всё вмещает. Плюс буквально ковровый слой мемориальных досок.

Комплекс новосибирского ДНК, окажись он возведён в изначальном виде и объёме, по своей функциональной многогранности превзошёл бы даже ту знаменитую московскую суперпостройку. Да не успел. Ибо мода на конструктивизм, на универсальные здания из стекла и бетона прошла.

Разлюбила не без разъяснений сверху, но главным образом из-за простодушных симпатий к повествовательному реализму. Что было «похоже и всамделишно».

Более желанной начинкой для театральных залов стали опера и балет (красиво, величественно, по-имперски), а громоздкость универсального дома-города стала попросту не нужна. Под новую миссию хватало оптимизированного объёма здания — оно и так впечатляюще громадное.

Есть в облике нашего главного театра ещё одна недосказанность: обретя после перепроектирования классические черты, он остался без «вишенки» имперской эстетики — без скульптурного декора.

По проекту, который должен был воплотиться к сентябрю 1941-го, театральное здание было обильно населено скульптурами: над дверями — ленточный барельеф «Танец», изображающий единение балета с танцами народов мира, в глубоких нишах справа и слева — две большие скульптуры главных русских композиторов — Чайковского и Глинки.

На портике главного входа должна была размещаться целая дюжина скульптур, аллегорически изображающих жанры театрального искусства и театральные профессии. Тумбы-пьедесталы для этих статуй до сих пор стоят на портике, задавая визуальный ритм его балюстраде.

Скульптуры для балюстрады должны были изготовить примерно в таком же образном решении, в каком они существуют на кромке московской Публичной библиотеки, — то есть в виде идеальных советских людей с атрибутами изображаемого ремесла в руках и с современной внешностью (точнее, с внешностью, сообразной канонам моды 1941-го).

Ещё по две парные скульптуры встречали людей у входа на пандусы, ведущие к запасным входам. Пандусов было два — симметрично у правого и левого входа. Четыре скульптуры у начала пандусов были чуть крупнее остальных статуй здания — габаритами они походили на «мостовые» статуи святых и королей, типичных для Праги, Рима или Вены. К слову, сама конструкция пандусов тоже слала привет римскому духу — чтобы зрительно облегчить её, боковины пандусов задумали арочными.

В итоге всё это очень напоминало бы знаменитый римский мост Святого Ангела. В сочетании с прозвищем Сибирский Колизей этот намёк на Вечный город смотрелся бы довольно остроумно.

Полной готовностью обладал только барельеф «Танец», созданный Верой Штейн. Скульптуры на портике должны были установить в июле 1941-го, в августе должны были прибыть из Ленинграда, с госкомбината «Монументскульптура» большие статуи композиторов и парные изваяния для пандусов (в том, что пандусы римского фасона к августу будут уже готовы, ни у кого сомнений не было).

Так неспешно расцветать театр должен был до осени 1941-го, дабы предстать средь золота листвы во всём своём новом блеске. Недаром говорят: «Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах». Июнь 41-го вмиг испепелил все осенние грёзы новосибирских театралов.

Театр открылся в 1945-м. И не в пряном злате листопада, а в тонком мареве первой зелени. И без фасадной скульптуры. Ни Глинки, ни Чайковского, ни советских интеллигентов с атрибутами труда. Только барельеф над дверной группой и «клоны» античных богов в колоннаде главного зала.

Гостей города эти скульптуры тоже весьма впечатляют своей тонкой уместностью. Но представьте, насколько более плотной и зрелищной была бы каменная «демография» этого здания, если бы весь декор удалось бы доделать, довезти и смонтировать. Зная это, не можешь отделаться от мысли о том, как же странно и сиротливо смотрятся тумбы на портике. Их несостоявшаяся обитаемость выглядит очевидной и колкой, царапающей взгляд.

Планы завершить декор портика и заселить «композиторские» ниши обсуждались вплоть до 50-х. Но накопились минус-факторы — сначала тяжело заболела главный скульптор проекта Вера Штейн, потом ленинградская скульптурная мануфактура погрязла в столичных заказах и куда-то дела новосибирские матрицы. Потом вообще зодческая мода изменилась до обратного: многочисленность скульптур на здании признали дурным вкусом и имперской задурью. А новые храмы культуры декорировали по большей части плоскими образами, настенными — голенастыми пионерами в мозаичных галстуках и скуластыми музами с причёской «бабетта».

В общем, несмотря на прорывные перемены в новосибирском пейзаже, даже самые знаменитые, самые успешные здания 30-х имеют личный опыт «недосбычи мечт». И вообще, не построенный Новосибирск эпохи «больших стилей» не сильно-то меньше Новосибирска реального. Мы по нему ещё всласть погуляем. На его призрачных улицах немало интересного.