«Мёртвые зовут нас вперёд!»: о бетонном пламени революции и факельных шествиях по улицам Новосибирска

Над тёмным покрывалом, скрывающим бетонную скалу, возвышался факел в мускулистой рабочей руке. Каменное пламя его было развернуто на юг, параллельно Красному проспекту, а у колонн по углам широкого постамента стояла стража с обнажёнными шашками. По ступеням лестницы, ведущей на постамент, поднялся молодой человек с роскошной чёрной шевелюрой — председатель исполкома Ново-Николаевской губернии Андрей Сергеевич Лавров.

Дом Ленина ещё не построили, и ничто не закрывало монумент от тысяч людей с красными знамёнами, заполнивших пространство от памятника до проспекта. В этот морозный день 7 ноября 1922 года победившие большевики праздновали свой первый юбилей — пять лет Октябрьской революции. Вопреки словам оратора мёртвые (104 человека в братской могиле под бетонными плитами) никуда победителей звать не могли даже в символическом смысле. Большая часть жертв революции, похороненных здесь, не была сторонниками большевиков.

Но оратор этот факт проигнорировал. А может, и действительно не знал — Андрей Лавров приехал в Ново-Николаевск за несколько месяцев до открытия монумента, а через месяц покинул город и убыл на ответственную работу в Москву. Но пока он энергично взмахнул рукой и продолжил пламенную речь:

— Первое наше слово в этом празднике принадлежит тем, кого мы больше уже никогда не увидим, — они лежат здесь, под этим памятником. В этот день Октябрьской революции на этих плитах мы должны почтить их память. Мы должны будем здесь подтвердить им, что их идею мы восприняли твёрдо и все эти пять лет неуклонно проводили её в жизнь.

Сделав паузу, председатель губисполкома предложил почтить память погибших. Десятки знамён склонились к земле, и военный оркестр заиграл похоронный марш. Когда музыка смолкла, оратор разъяснил собравшимся значение нового монумента:

— Этот памятник — символ, завет, который дали нам наши погибшие товарищи. Смысл его таков: царство капитала строилось на этих гранитных плитах, на этих несокрушимых скалах, и казалось, что оно будет нерушимым.

Толпа взорвалась аплодисментами, оркестр грянул бодрый военный марш. Пушка, стоявшая на площади поодаль от людей, выстрелила холостым зарядом, на миг оглушив их, а с памятника медленно сползло покрывало, открывая бетонную скалу под факелом.

Нет, не такой она виделась изначально авторам проекта — художнику Василию Ивановичу Сибирякову и инженеру Александру Ивановичу Кудрявцеву. Предполагалось сделать её выше и сложить из естественных камней, подобно египетским пирамидам, факел отлить цельной конструкцией из чугуна, а пламя соорудить из красного стекла, подсветив изнутри лампами.

Увы, в отличие от фараонов, Ново-Николаевский губисполком сдерживали строгая финансовая дисциплина и вечный недостаток средств.

С чугунным факелом подвели местные предприятия: ни одно не взялось за нестандартный заказ. А за прозрачное пламя стекольный завод под Красноярском запросил 400 тысяч рублей и срок не менее десяти месяцев.

Ни денег, ни времени у ново-николаевских властей не было — памятник следовало открыть к Пятой годовщине революции. В результате вышло то, что вышло: необычно, но дёшево, и понравилась бетонная скала далеко не всем. «Советская Сибирь» даже назвала это сооружение «безобразным куском камня». Правда, «надежда иллюминовать памятник красиво пылающим в ночное время пламенем ещё не оставлена, — писала та же газета, — поэтому ныне законченное железобетонное пламя сделано съёмным, а через скалу в факел заложен круглого сечения кабель (пожертвованный электростанцией), позволяющий в любое время установить электрическое освещение и соединиться с городской электрической сетью».

Говоря о том, что «мёртвые зовут живых вперёд», товарищ Лавров не сказал о главном: вперёд — значит, к мировой революции. Эту мысль озвучили за него следующие ораторы. Александр Петрович Брыков (второй человек в Сибири — заместитель председателя Сибревкома) заявил, взойдя на импровизированную каменную трибуну:

— За минувшие пять лет мы сделали многое: отогнали мировых хищников, отобрали землю, фабрики. Но главное пока не сделано. На Западе пролетариат ещё борется с капиталом. Мы должны крепко держать винтовку, чтобы освободить его от этого ига.

Ещё более открыто высказался лидер профсоюзов Сибири товарищ Фигатнер:

— Мы даём клятву продолжать борьбу за свержение международного капитала до конца!

И словно в подтверждение его слов после торжественных речей начался военный парад: мимо трибуны прошли части Красной армии, пулемётчики, связисты, войска ЧОН, красные курсанты, полк ГПУ, железнодорожная охрана, конвойная команда и колонна допризывников. Празднование первого юбилея революции продолжалось в Ново-Николаевске до позднего вечера и даже ночью, по уверению журналистов, «город в некоторых местах сверкал иллюминацией»

Одно из первых факельных шествий состоялось в начале 1923 года: группа комсомольцев пришла к братской могиле и публично сожгла христианские реликвии, символически развеяв под зимней луной их пепел.

Отныне шествия и собрания после захода солнца стали непременным атрибутом многих городских мероприятий. Даже один из главных архитектурных символов нового города — Дом Ленина — открывали фактически ночью, в 22 часа 50 минут. В недостроенном зале (здание после «открытия» снова закрыли) собралось около 2000 человек: 1580 по официальным входным билетам и несколько сотен по удостоверениям партийных и советских работников. Торжественное заседание решено было начать ровно в ту минуту, когда скончался вождь, отчего в президиуме беспрестанно посматривали на часы. Неожиданно для присутствующих организаторы погасили свет, и в полной темноте представитель Реввоенсовета Сибири товарищ Клоков произнёс хорошо поставленным голосом:

— Ровно год тому назад в этот час и в эту минуту умер Ленин. Почтим…

Духовой оркестр заиграл траурный марш, а на площади раздались залпы орудий.

Факельные шествия продолжались в Ново-Николаевске всю довоенную эпоху. Вот как описывает одно из них журналист:

«Из-за Каменки на Красный проспект движутся во мраке огненные точки: закаменские комсомольцы с факелами. Идут весело, с песнями. Не стройно, но дружно. Вопреки грому, дождю, ветру. Ярко и бурно плещется пламя факелов. Ветер хотел бы загасить их, но огонь на ветру ещё ярче и брызжет фонтаном искр. Звенит песня:

«Смело мы в бой пойдём все за коммуну».

Заглушает песня гром и ветер. Подошли к губкому. Выстроились. Но не стихает песня, рвётся стихийно из сотен молодых глоток. А с противоположной стороны подходит другой район; факелы, песни, сияющие глаза.

— Ура! — кричат, встречая, закаменцы.

И выше подымают факелы.

Ещё через десять минут приходит третий район, растянувшийся на несколько кварталов. <...> Целых полчаса гремит проспект песнями, сверкает факелами. Но вот с губкомовского балкона доносится гулкое:

— Товарищи, внимание!

Пение смолкает. Тише становится говор.

— Товарищи! Митинг, посвящённый Международному юношескому дню, объявляю открытым. Слово предоставляется представителю губкома.

Увесисто падают с балкона слова. А внизу — самым внушительным аргументом — неодолимой силою завтрашнего дня — стоит смена сегодняшних борцов. Пусть дует ветер. Не загасить ему факелов нашей молодёжи».

Весь ход подобных мероприятий был пронизан символизмом: тьма вокруг олицетворяла беспросветность жизни народа в царской России, огонь — восход, тепло, начало новой жизни; красный цвет знамён — кровь, пролитую за советскую власть. В разных городах молодого Союза на ночных шествиях сжигали куклы врагов — буржуев, кулаков, мироедов, вредителей.

В 30-е годы к факельным шествиям добавились ночные лагеря Осоавиахима: сотни молодых людей по ночам сдавали нормы ГТО первой ступени, преодолевали препятствия в штурмовом городке и стреляли из мелкокалиберной винтовки. Последний такой лагерь был организован под Новосибирском в ночь с 7 на 8 июня 1941 года, за две недели до начала войны.

Великая Отечественная полностью изменила жизнь страны: стало не до карнавальных шествий и ночных прогулок. Те из горожан, кто не ушёл на фронт, с раннего утра до позднего вечера работали для Победы в цехах эвакуированных заводов.

Факельные шествия исчерпали себя, вместо них со временем появились маёвки: «Весной 1960 г. студенты недавно созданного университета спонтанно провели импровизированную маёвку. Вечером, накануне Первого мая, они развели большой костёр перед своим общежитием и до поздней ночи пели популярные советские песни, танцевали, а наиболее смелые пробовали свои силы в ораторском искусстве. <...>

Маёвки студентов университета представляли собой сочетание динамичного политического митинга с массовым народным зрелищем. Выступали советские и зарубежные ораторы, принимались воззвания и обращения, скандировались лозунги. Обязательным был костёр, на котором сжигались чучела, олицетворявшие наиболее одиозные явления в отечественной и мировой истории». [2]

В 1970 году каменный факел перекочевал на официальный герб Новосибирска — в окружение шестерней, колосьев и движущихся по овальным орбитам электронов. Где и просуществовал следующие 22 года, пока герб не упразднили в 1992 году.

Новое время принесло иную ночную жизнь — теперь она протекала в клубах и неорганизованных гуляниях по центральным улицам и набережной. Но тяга к ночным мистериям время от времени просыпается в жителях Новосибирска, и тогда открытие очередного памятника — императору Александру III в 2012-м — вновь происходит при свете фонарей и луны и под музыку симфонического оркестра.