До появления первых пароходов суда вверх по реке поднимались с помощью мускульной силы — или лямочниками (так в Сибири называли бурлаков), или лошадьми при помощи ворота на коноводках. Ещё в начале ХХ века в Ново-Николаевске официально существовал бечевник — прибрежная полоса, не подлежащая застройке. Название это происходило от слова «бечева» — канат, используемый бурлаками.

Вот как описывает эти удивительные плавучие острова очевидец:

<...> Она имеет вид плавающей деревни. Плоскодонное судно, срубленное из самых толстых брусьев и обшитое досками, имеет две палубы и снабжено разными клетушками и миниатюрными раскрашенными домиками. На машине помещается от восьмидесяти до двухсот лошадей и от шестидесяти до двухсот рабочих. Способ плавания на этом допотопном судне заключается в следующем. На лодке завозят и бросают в воду якорь <...>, [который] свободным концом каната навертывается лошадьми на вертикальный вал, и таким образом судно, по мере наматывания каната, приближается к закинутому якорю. Потом якорь вытаскивается, снова закидывается, канат наматывается на вал и т. д. Коноводная машина делает в сутки от двадцати до тридцати верст».

В отличие от Волги, на Иртыше и Оби коноводок было мало — всего две, и их появление каждый раз вызывало у сельчан небывалый интерес. Жизнь у реки давала жителям Мочище дополнительный заработок — это и ловля рыбы, и торговля с проплывающими судами, и лоцманские услуги. Во времена первых пароходов обычной практикой для капитанов судов стало нанимать по ходу движения селян, хорошо знающих мели.

Потому что лишались из-за бакенов возможности заработать.

Пароходы между Бийском и Томском начали ходить в восьмидесятые годы позапрошлого века. До начала навигации приобские жители заготавливали дрова, необходимые для топки паровых корабельных машин. Капитаны судов уже заранее знали, где можно причалить и пополнить запас «горючего» и по какой цене.

Пассажиры во время таких остановок закупали снедь — на некоторых судах не было буфетов, да и само путешествие приносило удовольствие далеко не всем.

Вот как описывает плавание по Оби третьим классом «Сибирская жизнь» в 1886 году:

«Над вашей головой сушится матросское белье, теснота неимоверная, которая может ещё увеличиться, если матросам вздумается, накупив массу арбузов, занять ими лавки под тентом; столы, на которых приходится есть, — грязны, обращённая к вам ругань лакеев и толчки матросов — не редкость, зачастую приходится дрожать от холода, а за право согреться надо ещё особо заплатить: вывешенная такса гласит, что за «прибор» к чаю берется 5 копеек… Между тем… рейсы продолжаются пять-восемь-десять, а до Бийска на буксирном пароходе и двадцать дней!»

Жизнь мочищенцев изменилась, когда напротив бывшего Кривощекова появился быстро растущий городок Ново-Николаевск. Из Колывани в новый город пошли обозы с товарами, особенно богатые и большие во время ежегодной зимней ярмарки. Если летом купцы предпочитали речной путь, то зимой у них появлялся выбор: отправиться ли по старому тракту через Кривощёково, или прямо по льду до самого города, или переправиться на правый берег и поехать по Мочищенской дороге через бор.

Путь в санях по Оби красочно описал французский учёный Жюль Легра в девяностые годы позапрошлого столетия. Правда, ехал он не из Колывани в Ново-Николаевск, а из Кривощёкова в Бердск, но дороги эти мало чем отличались друг от друга, и, читая описание, мы легко можем представить себе, как какой-нибудь купчина мчится из Мочище по сверкающему речному льду.

Зимний речной путь временами становился небезопасен: строительство Транссиба привлекло в тихие и глухие места множество народа, в том числе и лихого. Вот одна из характерных новостей с обской ледяной дороги:

«Ново-Николаевск, 17 февраля (СПА). Сегодня ночью на реке Оби на обоз напали грабители, вооружённые револьверами и кинжалами. Крестьяне отбивались топорами. Случайно подоспевшим полицейским разъездом задержан один из грабителей, одетый в белый саван; остальные на лошадях успели скрыться. К утру задержаны еще шесть грабителей. Все опознаны крестьянами». («Речь» (Санкт-Петербург), 1907, 18 февраля.)

Впрочем, дорога через Заельцовский бор была не менее опасной. Память мочищенцев до сих пор хранит легенду о засадах грабителей в осиннике за нынешним городским кладбищем.

Её историю восстановил Сергей Слугин:

«Каторжников возглавлял сорокалетний убийца Харитон Посохов из Калуги, лишивший жизни в 1899 году при ограблении жену священника. Другим душегубом был Илларион Ватутин из Курской губернии, порешивший в 1900 году по пьяной лавочке двух своих односельчан. Ещё одним из «лесных обитателей» являлся тридцатидвухлетний мещанин Андрей Злоказов из Челябинска. Он при ограблении сильно покалечил приказчика галантерейной лавки и уже успел пробыть в Забайкалье четыре года. Четвёртым участником шайки был двадцатипятилетний житель Нижнего Новгорода Филипп Солдатов, дважды «отдыхавший» за грабёж, причём в первый раз он ограбил приехавшего в город иностранца-француза».

Начала банда с мелких ограблений и конокрадства. В конце XIX — начале XX века конокрадство в Сибири достигло невиданных прежде масштабов.

Неофициальная же (когда жертвы не сообщали в полицию и просто выкупали своих лошадок у конокрадов) была гораздо выше. С помощью полиции отыскивалось не более девяти лошадей из ста.

Например, в Балаганском уезде за три года с 1898-го по 1901-й зарегистрировано 4655 украденных лошадей, разыскано и возвращено хозяевам 390. «Этот социальный недуг принял в последние годы характер грозного общественного бедствия, — сообщала пресса. — Крадут лошадей и на дворах, и в полях. Виновные редко попадаются в руки правосудия, еще реже находятся покраденные лошади, угоняемые за сотни вёрст; случается, что подозреваемые в краже, иногда даже задержанные с чужими лошадьми, попадают под арест, но потом выпускаются по недостатку улик и являются жестокими мстителями тех несчастных крестьян, которые решились задержать конокрадов или донести на них начальству.

Ввиду этого крестьяне или прибегают к самосуду над конокрадами, когда поймают их на месте преступления, или безмолвно выкупают своих лошадей и предают дело забвению. <...> Нередки случаи, что зажиточный хозяин вдруг становится безлошадным, и, не находя способа к восстановлению потерянного благосостояния, обращается постепенно в сельский пролетариат».

Помимо конокрадства, шайка Посохова грабила поезда.

Очень многое удавалось почти сразу же реализовать по доступной цене.

В сентябре 1902 года «лесные братья» смогли добыть из почтового вагона большую картонную коробку с ярлыком на иностранном языке. Уже в лесу коробку открыли — там оказались богато расшитое женское платье и шикарная шляпа с перьями. На дне, под платьем, лежала красивая заграничная кукла. Продать сие великолепие на базаре в Ново-Николаевске было невозможно. 24 сентября 1902 года при попытке кражи из вагона вышел ещё один конфуз — в большом ящике с табличкой на иностранном языке оказалось что-то уж совсем непонятное. <...> Как оказалось впоследствии, каторжники по незнанию вскрыли ящик с лабораторными приборами для Томского университета».

Тело закопали в земле (говорят, что скелет Посохова был обнаружен в тридцатые годы при рытье котлована), но и сами продержались недолго: «...в конце концов, «их благородие» жандармский поручик Голдобин узнал о людях в землянке за Ельцовкой, и вскоре за ними приехали для возврата обратно в Забайкалье, в Акатуй».

После революции вместо купцов и крестьян-единоличников по Мочищенской дороге поехали коммунары. Как только Красная армия смела Колчака, многочисленные коммуны по всей Сибири стали расти как грибы в урожайный год.

На территории Ново-Николаевской губернии в период расцвета насчитывалось 189 таких хозяйств, больше, чем в какой-либо другой губернии Сибири. Люди добровольно объединяли скудное имущество, скот, орудия труда, иногда селились в большом доме-бараке и пытались по-новому наладить свою жизнь.

Организованную бедняками коммуну в Мочище назвали в честь секретаря Сибкрайкома ВКП (б) Сергея Ивановича Сырцова (1893–1937 гг.). В Сибири старый большевик Сырцов (член партии с 1913 года, организатор т. н. «расказачивания» на Дону) работал недолго — с 1926 по 1929 год, затем его призвали в Москву на высокую должность председателя Совета народных комиссаров РСФСР.

Участники коммуны имени Сырцова жили в одном большом доме: вместе работали, вместе обедали, вместе отдыхали. В глазах патриархальной деревни образ жизни коммунаров выглядел некоей разновидностью свального греха — оттого им приходилось держаться наособицу и опасаться вооружённых нападений. Два мира села Мочище сходились в крайностях:

За границей о коммунарах ходили самые зловещие слухи. В 1926 году коммуну «Молот» близ Колывани посетила американо-канадская делегация, прибывшая проверить, как работают плуги их производства. Когда иностранцев привезли в посёлок, они первым делом поинтересовались, сколько у коммунаров жён.

Одну из «достопримечательностей» Мочищенской дороги тех лет запечатлел на своём рисунке художник П. Ивакин:

Сохранилось и фото этого удивительного здания. Более того, рисунок Ивакина, похоже, сделан именно с фотографии. На них совпадают даже мелкие детали. Различий два: на рисунке женщина держит девочку на руках (на фотоснимке ребёнок стоит рядом) и собака. Можно предположить, что был не один кадр, а несколько: собака убежала, а женщина опустила девочку на землю.

Как пишет краевед Ольга Крицкая на форуме «Новосибирск в фотозагадках», это «один из первых образцов маргинальной архитектуры нашего города в советское время. Построенный из глины, этот дом находился на Мочищенской дороге (Первая Ельцовка). Имя творца не сохранилось. В своё время про этот дом ходили всевозможные легенды. По одной версии, он был построен бывшим царским придворным, который хотел создать себе этим домом мираж прошлого. По другой — «полунормальным агрономом».

Из Мочище в Ново-Николаевск коммунары возили мясо, молоко и овощи: в своём хозяйстве они держали большое стадо, а под огород отвели несколько десятков гектаров земли. Тем не менее, от вездесущих городских газетчиков им доставались порой весьма нелестные характеристики.

В конце двадцатых годов, с затуханием НЭПа, власти сделали ставку на организацию колхозов, посчитав прежние формы обобществления левацким перегибом. Коммуна имени Сырцова была преобразована в колхоз с тем же названием. Впрочем, и самого Сырцова вскоре сняли с высоких постов, после чего его имя исчезло с мочищенской карты. Шефом нового колхоза стал новосибирский профсоюз химиков, и по старой Мочищенской дороге поехали колхозные возы. С каждым годом она становилась всё короче — город захватывал всё новые и новые земли.

На месте схрона шайки Посохова вырос завод, на месте разбойничьей засады стали хоронить умерших, и только Обь осталась такой же широкой и полноводной. Разве что зимой, когда её воды покрывает толстая корка льда, по нему уже не тянутся вереницей купеческие обозы. Но небо, которое описывал Жюль Легра, всё то же: «Небо [здесь] остается чистым почти так же долго, как в тропиках, но приобретает мягкие и плавные оттенки, свет распространяется бесконечно на все предметы. Мы не знаем здесь жестоких теней; у нас есть только нюансы и прозрачности. Вдобавок марля паров, окружающая голубое небо, заимствована из различных склонностей солнечных цветов, которые настолько нежны, что глаз не может от неё оторваться».