Сибирские «дети лейтенанта Шмидта». Про аферистов всех мастей и великую сибирскую комбинаторшу

— Это товарищ Матлин, — остановившись перед председательским столом, представил инвалида татарин. — Разбит параличом.

Председатель перевёл взгляд на третьего посетителя, и тот что-то невнятно промычал.

— Это товарищ Броницкий, — объяснил татарин. — Ему поляки язык вырезали.

— Какие поляки? Когда?!

Татарин печально вздохнул и доверительным тоном, словно рассказывая тайну старому другу, продолжил:

— Моя фамилия Гайнулин, товарищ председатель. Шестнадцать лет назад мы с товарищами были участниками польского похода Красной Армии. В Новосибирск прибыли по торговым делам, но немного поиздержались в пути…

Популярность романа была огромной: журнал «30 дней» зачитывали до дыр, и в библиотеках за ним выстраивались огромные очереди. В 1933-м произведение вышло отдельной книгой, несмотря на сопротивление литературных чиновников и критику мастистых писателей, увидевших в романе опасное сочувствие к аферисту Остапу Бендеру. Сюжет произведения начинался с описания «детей лейтенанта Шмидта» — кучки авантюристов, выдававших себя за потомков знаменитого революционера:

Казалось бы, после такого триумфа книги всякие «дети лейтенанта Шмидта» должны были исчезнуть как класс. Но, видно, советские чиновники средней руки книг читали мало, а если и читали, то разного рода официальные постановления и труды классиков марксизма. Потому что число аферистов, кормящихся на ниве принадлежности к героям революции, не ослабевало до самой Великой Отечественной войны.

«Участникам» польского похода Красной армии Броницкому, Метлину и Гайнулину пришлось покинуть сначала Москву, затем Казань и отправиться на охоту в Сибирь. Маршрут их благополучно пролегал по Западно-Сибирской низменности: Омск, Купино, Татарск, Новосибирск… И лишь в январе 1937 года попался на их криминальном пути человек начитанный (а может, просто подозрительный и осторожный — время обязывало), и карьера «героев гражданской войны» оборвалась. Но самих аферистов меньше не стало.

В прежние времена не было в Сибири читателей прессы более усердных, чем мошенники. Любое новое событие давало пищу для их преступного ума. Едва в газетах конца XIX века появилось сообщение о подготовке переписи населения 1897 года, как в губернском Томске объявился самозваный статистик. Он ходил по городу с толстой тетрадкой, стучался в дома и проводил «по особому поручению» опись соблюдающих и не соблюдающих церковный пост. С тех, кто не соблюдал, собирал по 10–20 копеек, аккуратно записывая сборы в тетрадь. В конце концов, как писали классики, «его рыжие кудри примелькались», и полиция отправила незадачливого сборщика в кутузку.

Некий «аблакат» во время Первой мировой войны подвизался в томских кабаках составлять для безграмотных различного рода прошения. За кружкой дармового пива он обстоятельно выспрашивал у нуждающихся все подробности их дела, сочувствовал, обещал составить жалобу по всем правилам и самолично отправить по почте. Плату брал умеренную, намного ниже официальной. Слухами земля полнится, и через некоторое время крестьяне ближних деревень толпами разыскивали по городским кабакам «народного аблаката».

Житель Томска Хмелевцев, демобилизованный из армии, сшил себе «мундир лесничего», ездил по деревням и штрафовал крестьян за незаконные порубки леса. Слухи об аферисте настолько разозлили настоящего лесничего, что тот самолично отправился на поиски мошенника и задержал его.

Чем сильнее раскачивало неустойчивый корабль Российской империи, тем большую доверчивость демонстрировал простой народ. Казалось бы, должно быть наоборот. Но в эпохи перемен население начинает верить в самую невообразимую чушь. Недаром расцвет чумаков и кашпировских пришёлся на смену формаций в конце 80-х — начале 90-х годов прошлого века.

Вот и в Томске 1917 года необычайно популярными вдруг стали местный хиромант и владелец попугая-оракула. За советом к попугаю выстраивались очереди. Птица не удостаивала алчущих устных предсказаний, она вытаскивала клювом билетики, на которых её владелец писал варианты ответов.

Но самый фантастический случай массового помешательства произошёл в Ново-Николаевске летом 1917 года. В город прибыли «китайские дантисты», быстро завоевавшие популярность у части горожан — той безграмотной части, которая понятия не имела о физиологии.

Они ходили по домам со специальными маленькими молоточками и заострёнными палочками, напоминающими зубочистки. Китаянки уверяли легковерных, что в зубах заводятся черви и необходимо этих зловредных червей удалять. Лечение было простым: женщины «диагностировали» зуб, ощупывая его пальцами, затем легонько выстукивали по нему загадочную китайскую мелодию молоточком и, наконец, собирали якобы выползших червей заострёнными палочками. Взяв за лечение деньги, китаянки шли в следующий дом.

В крайнем случае, годились простые политзаключённые или революционные офицеры вроде лейтенанта Шмидта. В двадцатые годы по Уралу гастролировал с лекциями некто А. К. Ярославский, выдававший себя за Емельяна Ярославского, главу Союза безбожников СССР. В течение нескольких лет он устраивал антирелигиозные диспуты в рабочих клубах — за плату, разумеется. Затем мошенника разоблачили и отправили бороться с религией совсем в иные места.

В двадцатые годы в Чулыме проживала семья некоего К. И. Геноха. Жили хорошо, имели крепкое хозяйство, четырёх коров. Сам Генох работал инструктором в Окружном сельском кредитном союзе, получал неплохую зарплату, а в свободное время приторговывал на базаре молоком и домашним квасом. Да вот беда: был лишён избирательных прав. В межвоенный период в СССР лишенцев насчитывалось более 1 млн (1,63% от числа избирателей), и попадали туда более всего как раз частные торговцы.

В 1929 году в руках Эйхе сосредоточилась огромная власть — он возглавлял Сибирский край, стал фигурой почти легендарной: борец с царским режимом, политзаключённый, политэмигрант, подпольщик. Для жителей небольшого села он был настолько крупным деятелем, что казалось, пошевели Роберт Индрикович пальцем — и весь Чулым отправится валить лес во искупление собственных грехов.

Вот лишенец Генох и пугал односельчан, требуя вернуть себе право голоса: мол, учился с Робертом в одной гимназии и были они не разлей вода. Говорил, что со дня на день от Эйхе должно поступить письмо в его защиту. В конце концов Геноха отдали под суд «за распространение заведомо клеветнических слухов»: «родство» с Эйхе обошлось самозванцу в пять месяцев принудительных работ.

По Алтаю разъезжали агенты нелегальной заготовительной конторы, собиравшей с крестьян продналог. Головная контора «заготовителей» располагалась в Бийске, где имелись фальшивые печати и искусно подделанные подписи контролёров на бланках.

Некий анонимный мошенник, гастролировавший во второй половине двадцатых по городам Сибири, представлялся профессором московского Института театра Николаем Луганским и читал провинциальным сибирякам лекцию о смысловом ядре женского тела. Выступления лектора иллюстрировала балерина под псевдонимом Клео Луганская, а заканчивались они прениями между высокими сторонами: профессором и слушателями. От пролетариев, желающих приобщиться к новым знаниям о смысловом ядре, отбоя не было.

Другой гастролёр, некий Шкрябов (он же Купцов, он же Вортман), бежавший из мест не столь отдалённых и находящийся во всесоюзном розыске, подвизался на ниве шахматного искусства. Выкрав печать и бланки шахматного журнала, он подделывал командировочные удостоверения и, подобно Остапу Бендеру, давал платные сеансы шахматной игры.

Пока он выигрывал одну за другой партии у провинциальных любителей шахмат, его подельники «чистили» их вещи. Тащили всё! Например, в одном из харьковских институтов они украли три микроскопа, а у профессора Франца Юльевича Левинсона-Лессинга в Ленинграде — пальто.

Но все эти истории — невнятный детский лепет по сравнению с аферой комиссара Зарезова.

В 1933 году в Новосибирск прибыл гражданин средних лет, называвший себя Василием Филипповичем Зарезовым. Документов при себе гражданин не имел, только две справки, выданные председателем Рубцовского районного исполкома тов. Пересветовым. Из справок можно было понять две вещи: Василий Зарезов прожил в Рубцовске как минимум два года и обрёл себе покровителя в лице председателя райисполкома. В 1931 году тот выдал ему бумагу с перечислением заслуг Василия Филипповича в годы гражданской войны, а в 1932-м — о том, что тов. Зарезов «имеет право пользоваться всеми льготами как красноармеец, политкомиссар, будённовец». Самым существенным из этих льгот было освобождение от уплаты налогов.

В двадцатые годы Рубцовск сильно вырос, из села превратился в город с двадцатью тысячами жителей, большую станцию на пути из Семипалатинска в Новосибирск.

Она как магнит ежедневно притягивала к себе тысячи одних людей и отталкивала тысячи других. Каждый день туда уходили поезда, и не будет преувеличением предположить, что в один из дней Василий Зарезов, собрав пожитки и бережно уложив в портфель полученные справки, отбыл поездом в стольный сибирский град.

Аферист обладал потрясающим даром убеждения. Имея на руках две сомнительных бумажки, он завёл знакомства во многих государственных учреждениях краевого центра: в городском и районных советах, в военном комиссариате, в городской прокуратуре.

Вскоре скромный герой гражданской войны стал пожинать плоды своих знакомств. Власти предоставили ему благоустроенную квартиру в одном из лучших домов Новосибирска — с ванной, душем и всеми коммунальными удобствами. Редкость по тем временам неимоверная, ведь водопровод город стал строить лишь в 1929 году.

Но и это ещё не всё: Зарезову назначили персональную пенсию. Его опекало высокое начальство — прокурор города Стариков и его помощник Дубовцев, председатель Октябрьского райсовета Агеев. Когда в 1936 году фальшивый будённовец заболел, Президиум совета депутатов Октябрьского района собрался на совещание и принял постановление о назначении опекуном героя специального врача.

Надо сказать, что не все в Новосибирске верили политкомиссару Первой конной. Слухи о том, что король ненастоящий, время от времени будоражили общественность. А некоторые бдительные граждане даже писали в прокуратуру, требуя провести проверку, но в ответ слышали угрозы. Одного из заявителей вызвал помощник прокурора Дубовцев и, «слепо выполняя указания прокурора Старикова», заявил: «Если будешь говорить, что он, Василий Зарезов, не партизан, мы привлечём тебя к уголовной ответственности».

Да-да, бравый политкомиссар Первой конной армии Буденного, орденоносец, герой гражданской войны был не Василием, а Екатериной Зарезовой. Как возмущённо писала «Советская Сибирь» [3] , «всюду и везде Зарезова появляется в мужском костюме, рекомендуя себя Василием…». Феноменальный этот случай не поддаётся логическому объяснению: ну ладно, чиновники — народ невнимательный. Но как она провела врачей?! Подкупила? Запугала? Разжалобила? К сожалению, ответа на этот вопрос в материалах судебного дела нет.

26 мая 1938 года состоялся суд. Зарезова вызвала в свою защиту тридцать свидетелей! Их допрос, однако, никаких дивидендов ей не принёс. Тогда аферистка заявила, что состояла «в дружеских отношениях с Будённым». Суду пришлось отправить письменный запрос, на который поражённый до глубины души маршал прислал гневный ответ, назвав Зарезова «явным проходимцем и авантюристом». Видимо, он так и не понял, про мужчину его спрашивают или про женщину.

Удивительно, как Семён Михайлович обошёлся без крепкого словца в официальном ответе. В неофициальном-то явно не обошёлся.

Шоу в суде продолжалось ещё долго. Аферистка меняла свои показания, каждый раз выдвигая всё новые и новые версии, и суд — невероятно, но факт! — каждый раз шёл ей навстречу, отправляя один запрос за другим. В Ростов-на-Дону — об участии в партизанском отряде Мокроусова, в Сталинград и Саратов — об участии в большевистском подполье 1916 года…

В этой квартире и сейчас кто-то живёт, не подозревая об удивительной истории собственного жилища.

Впрочем, история сибирских «детей лейтенанта Шмидта» делом Зарезовой не закончилась. В том же 1938-м на вокзале Новосибирска задержали некоего Иосифа Морозова. Четыре года он колесил по стране, проворачивая одну и ту же нехитрую комбинацию: представлялся орденоносцем, брал у пассажиров деньги на приобретение билетов «из брони» и скрывался. Как Паниковский с украденным гусем. Но всё это было мелко, мелко — всё это было делами совсем иного масштаба, чем многолетняя афера великой сибирской комбинаторши Екатерины Зарезовой.