С высоты нашего времени древность кажется примитивной и убогой. На самом деле примитивны и убоги в основном наши представления о ней.

Со времён первых городов принципиально ничего не изменилось, только расстояния стали преодолеваться быстрее да механизмы частью облегчили, а частью заменили домашний и производительный труд. Плуг и колесо совершили первую в истории человечества научно-техническую революцию, и часть населения перестала пахать землю и пасти скот, ведь урожая теперь хватало и на них.

Но история такого шанса ему не дала. Оно и к лучшему.

Появились ремёсла, торговля и всеобщий эквивалент обмена одного товара на другой — деньги. А также профессиональные управленцы, воины, судьи, жрецы языческих культов. Социальная жизнь усложнилась, а вместе с усложнением возросла и потребность в защите. Ведь чем проще система, тем легче её защищать, и наоборот.

Первые города возникли с целью защиты. Карл Бюхер, немецкий профессор, историк и экономист называл их «городами-крепостями». Они формировались вокруг резиденции местного деспота (то есть правителя, именно в этом смысле слово употреблялось в античности; греческое despotēs означает «повелитель, господин»).

Размеры таких поселений могли быть поистине огромны и сравнимы с нынешними мегаполисами вроде Москвы или Мехико. Только вместо плотной жилой и административной застройки с небольшими лакунами-скверами в тех древних поселениях было много полей, пашен, лесов, лугов, а построек, наоборот, мало. Великие греки Геродот и Аристотель рассказывали о Вавилоне удивительные вещи. Первый определял радиус города в 88 километров, а второй писал, что о взятии одной окраины Вавилона на другой его окраине узнавали через трое суток.

Шли века, складываясь в тысячелетия, но всё оставалось по-прежнему: города строились вокруг замка сюзерена, и проживали в них чиновники, солдаты, служители культа, торговцы и ремесленники. В этом смысле средневековый Париж, в который въехал на своей тощей лошади д'Артаньян, ничем не отличался от античного Иерусалима, в который въехал на маленьком ослике Иисус. Дрожжи для бурного роста городов замочила промышленная революция, подарив человечеству энергию, машины и разделение труда.

И я к тебе пришёл, о город многоликий,
К просторам площадей, в открытые дворцы;
Я полюбил твой шум, все уличные крики:
Напев газетчиков, бичи и бубенцы;

Я полюбил твой мир, как сон, многообразный
И вечно дышащий, мучительно-живой...
Твоя стихия — жизнь, лишь в ней твои соблазны,
Ты на меня дохнул — и я навеки твой.

(Валерий Брюсов, «Париж»)

За тысячи лет никому так и не удалось полностью приручить Дракона с железными жилами, как образно назвал город Валерий Брюсов. Хотя мечтали об этом и в Древнем Риме, и в античном Стагире, и даже, возможно, в библейских Содоме и Гоморре.

В новое время мечты эти стали проектами — первоначально утопическими. Мыслители-утописты приглашали своих читателей прогуляться по улочкам Амаурота, Спорунда, Тирамы и других вымышленных ими городов.

В 1516 году моряк Рафаил Гитлодей «рассказал» Томасу Мору о стране-острове Утопии: 54 города-близнеца расположились в этом неведомом европейцу государстве на расстоянии в 40–50 километров («дне пешей ходьбы») друг от друга. Главным городом был Амаурот (Амауротум). Исследователи считают, что под этим городом Мор подразумевал счастливый Лондон будущего, а под Утопией — Англию грядущего золотого века. Какими же видел города будущего английский мыслитель 500 лет назад?

В первую очередь единообразными. «Кто узнает хотя бы один город, тот узнает все города Утопии: до такой степени сильно похожи все они друг на друга, поскольку этому не мешает природа местности. Поэтому я изображу один какой-либо город (да и не очень важно, какой именно). Но какой же другой предпочтительнее Амаурота? Ни один город не представляется достойнее его, так как остальные уступают ему, как местопребыванию сената; вместе с тем ни один город не знаком мне более его, потому что я прожил в нем пять лет подряд» [1].

Столица придуманной Томасом Мором страны — пример того, насколько сложно опередить своё время даже мысленно. Город будущего в представлении англичанина окружён рвом и крепостной стеной с башнями и бойницами. Ширина главной улицы — целых шесть метров (20 футов)! Жителю средневекового Лондона это, наверное, казалось огромной величиной.

Томас Мор не принял отход Англии от старой католической веры, отказался присягать королю и был казнён — за этот подвиг духа католическая церковь причислила его к святым мученикам. Вероятно, он стал первым, кто публично выдвинул идею города-сада. За непрерывным рядом домов в Амауроте высаживались сады, и каждое здание имело два выхода: один на улицу, а другой — в зелёную зону.

«Сады они ценят высоко. Здесь имеются виноград, плоды, травы, цветы; все содержится в таком блестящем виде и так возделано, что нигде не видал я большего плодородия, большего изящества. В этом отношении усердие их разжигается не только самим удовольствием, но и взаимным соревнованием улиц об уходе каждой за своим садом».

Об архитектуре Мор пишет мало. В его представлении трёхэтажные дома города будущего сделаны «из камня, песчаника и кирпича, а внутри полые места засыпаны щебнем. Крыши выведены плоские и покрыты какой-то замазкой, ничего не стоящей, но такого состава, что она не поддаётся огню, а по сопротивлению бурям превосходит свинец. Окна от ветров защищены стеклом, которое там в большом ходу, а иногда тонким полотном, смазанным маслом или янтарём, что представляет двойную выгоду: именно таким образом они пропускают больше света и менее доступны ветрам».

Если сделать улицы шире, то, наверное, и сегодня многие не отказались бы жить в таком уютном городке. Одна беда с этими утопистами — вечно они стремятся всё обобществить (что не каждому из нас по душе). Вот и в Амауроте раз в десять лет жители в принудительном порядке бросали жребий, кому в каком доме следует жить, и менялись жилыми помещениями. Для молодых это сродни приключению, а вот пожилые люди привязываются и к вещам, и к местам так, что рвать связь по живому бывает не только больно, но и жестоко. Связь эта по большей части никакого отношения к меркантильности, жадности и чувству собственности не имеет, она другого порядка — духовного.

Впрочем, и в собственном доме никто из жителей той «счастливой страны» не был застрахован от неожиданного вторжения:

«Двери [на улицу] двухстворчатые, скоро открываются при лёгком нажиме и затем, затворяясь сами, впускают кого угодно — до такой степени у утопийцев устранена частная собственность».

Жизнь в Амауроте — это жизнь у всех на виду. Жениха и невесту там знакомили следующим образом: выводили голыми, чтобы они могли хорошенько рассмотреть друг друга. При этом всякого рода интимные отношения по личной инициативе до свадьбы карались самым жесточайшим образом.

Города Утопии представляли из себя квадраты, разделённые на четыре части, в центре каждой располагались общественные склады. Ремесленники и крестьяне ближайших деревень свозили на эти склады свою продукцию, а оттуда она распределялась по заявкам отцов семейств.

Теперь, читатель, ты знаешь, откуда взялась идея золотого унитаза и кто был её автором!

Каждый день жители Амаурота собирались на совместные трапезы в общественных столовых. Нет, трапезничать дома им официально не запрещалось, но такое поведение считалось неприличным. Вроде того как пить в одиночку, без повода и компании:

«...хотя никому не запрещено обедать дома, но никто не делает это охотно, потому что считается непристойным и глупым тратить труд на приготовление худшей еды, когда во дворце, отстоящем так близко, готова роскошная и обильная».

Удивительна вера утопистов в качество пищи, приготовленной в общепите! Зародившись в голове у Томаса Мора (а возможно, и раньше), она пройдёт по всем утопическим книгам, по всем городам будущего, нарисованным фантазией авторов разных стран, и выплеснется на практике в строительство столовых в Советском Союзе.

Дома-коммуны, столь популярные в 20-е годы прошлого века, будут задумываться и строиться без частных кухонь и с общественными столовыми, чтобы освободить женщину от кухонного рабства. А идеологи будут уверены, что профессионал приготовит лучше, отчего никому и в голову не придёт заниматься приготовлением пищи у себя дома. Практика вскоре опровергнет все эти умозрительные теории: победить домашнюю кухню советская власть так и не сможет.

Но вернёмся на полтысячелетия назад, на благословенный остров Утопию. Во время трапезы жителям Амаурота прислуживают слуги.

Но и равенство свободных в Амауроте чисто казарменного типа: носить простую, без всяких излишеств, одинаковую одежду, работать там, где укажут, лишних родственников (численность семьи строго регламентирована) отправлять по приказу властей в другие семьи или другие города.

«Пока они находятся на работе, они небрежно покрываются кожей или шкурами, которых может хватить на семь лет. Когда они выходят на улицу, то надевают сверху длинный плащ, прикрывающий упомянутую грубую одежду. Цвет этого плаща одинаков на всем острове, и притом это естественный цвет шерсти. <...> Во избежание чрезмерного малолюдства городов или их излишнего роста принимается такая мера предосторожности: каждое семейство, число которых во всяком городе, помимо его округа, состоит из шести тысяч, не должно заключать в себе меньше десяти и более шестнадцати взрослых. <...> Эти размеры легко соблюдаются путем перечисления в менее людные семейства тех, кто является излишним в очень больших. Если же переполнение города вообще перейдёт надлежащие пределы, то утопийцы наверстывают безлюдье других своих городов».

Если же ему вздумается поехать в другой город (навестить, к примеру, отправленных туда «лишних» родственников), следует получить от властей специальное разрешение. А ежели какой вольнодумец вздумает отправиться самовольно, то будет на первый раз подвергнут «позорному обхождению: его возвращают, как беглого, и жестоко наказывают. Дерзнувший на то же вторично — обращается в рабство». Вот уж железный занавес так железный занавес!

Красив и зелен город будущего Амаурот! Город садов и золотых унитазов. И люди, живущие там, безмятежны и счастливы. Как пишет сам Мор: «Вы видите теперь, до какой степени чужды им всякая возможность бездельничать, всякий предлог для лености. У них нет ни одной винной лавки, ни одной пивной; нет нигде публичного дома, никакого случая для разврата, ни одного притона, ни одного противозаконного сборища; но присутствие на глазах у всех создаёт необходимость проводить все время или в привычной работе, или в благопристойном отдыхе».

А все те, кто сбегут из этого прекрасного города без разрешения, станут рабами.